Я не верю крикам птиц. Женевский квартет. Лето. Евгения Луговая

в частной школе – щадящий график, частые отмены уроков из-за капризов детей или родителей. Она давно должна была вернуться домой.

      Но сейчас в квартире царил беспорядок. Незастеленная кровать, грязные футболки Джонни на полу, пепел очередной палочки благовоний на журнальном столике («Жасмин освежает» – говорила Айрис, а он задыхался от этой удушливой сладости), перевернутая кошачья миска с растекшимися молочными островками.

      – Что за черт? – громко спросил Джонни, опасаясь вторжения (надо признать, очень невзыскательных) грабителей. Вдруг они все еще в квартире?

      Захлопывая створки шкафа, он заметил, что вещи Айрис исчезли. На вешалках больше не висели ее кашемировые свитера пастельных оттенков и не отличимые друг от друга платья с флоральными мотивами. Пропала стопка недочитанных книг, всегда загораживающая Джонни телевизор. Даже ее любимой кружки с цитатой Оруэлла больше не было в кухонном шкафчике. В качестве доказательства того, что она ему не привиделась, остались бруски ароматного итальянского мыла в хрустящей упаковке, которые она клала в вещи Джонни, чтобы придать им аромат олеандра, мускуса, персика и еще черт знает чего. У нее была мания облагораживать пространство вокруг себя, набрасывая цветистые вуали на все, что вызывало у нее сомнения или страхи. Ну вот, он уже употребляет прошедшее время, вспоминая о ней…

      А ведь этим утром они прощались как ни в чем ни бывало – Айрис механически поцеловала его в щеку и пожелала удачного дня. Слишком кинематографично было расставаться без предупреждения, обставив свой уход с детективным флером, будто ее похитили прямо из квартиры. С другой стороны, это вполне в духе Айрис, он не раз говорил ей про «поэтичность головного мозга». Нелепая одержимость красотой и благородством…

      Несколько минут спустя Джонни заметил белый почтовый конверт под кружкой с недопитым чаем. Еще один признак ее недавнего присутствия. По утрам она всегда пила зеленый чай с марокканской мятой. Когда однажды Джонни налил ей чашку черного чая с бергамотом, она посмотрела на него так свирепо, будто он только что предложил ей угоститься чашей цикуты.

      Он вскрыл конверт, почему-то не ощущая приличествующего случаю волнения. Кажется, от него снова ушли, не спросив его мнения.

      «Милый Джонни,

      Я долго терпела, прежде чем уйти. Все еще надеялась, что ты изменишься: встанешь, распрямишься, наконец откроешь глаза.

      Но мы не вправе требовать от других соответствия своим ожиданиям. Прости меня за то, что ждала от тебя больше, чем ты готов был дать мне.

      Не хочу, чтобы ты повторил судьбу моего отца, тем самым заставляя меня продублировать историю моей матери.

      Спасибо за те самые моменты, я их не забуду,

      Айрис»

      Джонни скомкал листок и бросил его в мусорную корзину. Согласно мелодраматическому кодексу и задумке Айрис, он должен был испытывать «горькие, как миндаль, муки уязвленной