Время Весны. Сергей Владимирович Доровских

вы ведь не только мечтатель, но и учёный.

      – Все мои записи основаны на научных знаниях, и они доказывают бытие Бога и торжество жизни, – ответил он.

      Я подошёл, чтобы пожать руку, и только встав лицом к лицу, я заметил, как в полумраке блеснули слёзы на его щеках. Не знаю, почему я так поступил, но в тот же миг обнял Карла Леоновича, такого незнакомого, но уже дорогого мне человека, и он похлопал меня по плечу.

      – На самом деле я ничего не могу, совсем ничего, живу, будто и правда выброшен в космос, – он помолчал. – Большинство книг, собранных здесь – самая настоящая макулатура. Целыми днями я охочусь за знаниями, но чаще мне попадается ерунда, разная идеологическая, – он запнулся, чтобы не сказать лишнего. – Идеологическая литература попадается, в общем. А мне нужны знания, чтобы вести математические, астрономические расчёты, которые могли бы подтвердить мою теорию взаимосвязи атома и планетообразования. И я очень хочу знать, чего достигли учёные там.

      – Где… там? – удивился я.

      – Там, на дальней планете, в другой жизни.

      – Не понял?

      – В капстранах, Коленька.

      Я поёжился и стал прощаться. Уходя, сказал Карлу Леоновичу, что буду навещать его, и, наверное, лучше было бы, если эти слова стали формальностью и я больше никогда не входил в эту каморку.

      В тот вечер я пришёл домой поздно. Мать удивилась, пыталась поговорить со мной. Она, наверное, решила, что у меня появилась, наконец-то, подруга. Но я её разочаровал, сказав правду.

      – Молодец, что помог пожилому человеку, – ответила она. – Только в другой раз предупреждай меня, когда решишь где-либо засидеться так долго. Я же волновалась!

      И, когда она ушла, я вспомнил, что библиотечные журналы остались там, у Карла Леоновича. Так что следующим вечером я не просто вышел покурить, а шёл и дымил прямо по курсу на дом по улице Чернышевского. Его жильцы поначалу удивлялись мне, бросали фразы и скабрезные шутки, но потом привыкли и я стал частью этого балагана. Удивительно, но я, юнец, крепко сдружился с человеком, который был намного старше меня! В то время я даже перестал читать, хотя раньше находил в этом главную отраду – мне стали не нужны книги, потому что каждый вечер пожилой немец рассказывал мне много нового. Часто он слушал меня, про работу, комсомол, повторяя:

      – В вашем лице, Коленька, я общаюсь со всей молодёжью и хочу понять будущее, предположить, каким оно будет.

      Я искренне отвечал, что по мне не стоит судить о всех, что я замкнутый малообщительный человек, хотя и живу в самом пекле общественной жизни. И при этом, разговаривая с пожилым немцем, я с каждым днём всё больше и больше разочаровывался в том, что наблюдал вокруг, мне не хотелось писать, рапортовать, обличать пороки, призывать на сбор металлолома и заниматься прочей мелочью.

      Всё чаще на меня стал обращать внимание редактор, мне даже дали большой летний отпуск, полагая, что слабость моих корреспонденций вызвана усталостью. Эти свободные дни я проводил в компании Карла Леоновича. Мы бродили по городу – он знал многих книгочеев, работников