Апокалипсис местного значения. Книга 2. Николай Владимирович Андреев

хочется получить истинное наслаждение, лучше пить из рюмки, желательно маленькой… Возьми ее за ножку двумя пальцами – большим и указательным, подними до уровня глаз, посмотри на свет, почувствуй сладкую боль от предвкушения и…

      – Жахни её!

      – И вот тут, Саня, самое главное, надо выдержать паузу, потерпеть. Переведи дыхание, мысленно приготовься к следующему шагу, а потом, положив край рюмки на нижнюю губу, медленно, одновременно с движением руки откинь голову назад и небольшими глотками, омывая рот, выпей ее, проклятую, до последней капельки! Да! И ни в коем случае сразу не закусывай, и уж тем более не запивай!.. Замри на секунду, втяни носом воздух, почувствуй вкус напитка, оцени его достоинства и только после этого позволь побаловать себя кружочком солёненького огурчика.

      – А грибочком можно?

      Василий Романов подумал и согласно кивнул.

      – Можно. А вот лимоном не рекомендую. Вкус перебивает.

      – А многим, я знаю, нравится.

      Романов пренебрежительно махнул рукой.

      – Дрянь. Лимон хорош с текилой. Водку же издревле закусывали соленьями… А впрочем, если водка палёная, то лимон, пожалуй, и вправду, не повредит.

      – Так я о том же!

      Александр Рябушкин – собеседник Василия Романова, сорокалетний мужчина, одетый в темный костюм с потертыми рукавами и давно не глаженными брюками, отодвинул в сторону пустой бокал и потребовал себе маленькую рюмку.

      Аккуратно сложив нарезанную колбасу на блюдце, Романов окинул придирчивым взглядом стол с закуской. Оставшись довольным увиденным, не спеша, направился к буфету.

      – Пить надо культурно! – сказал он, доставая с верхней полки две маленькие рюмки. – Так, чтобы утром, вспоминая прожитый день, ты с чувством собственного достоинства мог сказать себе: «Вася!.. То есть, Саня! Вчера ты надрался как скотина, но свиньей не был!»

      – Правильно!

      – Значит, так… Учись! – Вернувшись к столу, Романов разлил водку по рюмкам. – Берешь ее двумя пальцами за ножку… Поднимаешь до уровня глаз… смотришь на свет… Посмотрел?

      Рябушкин согласно кивнул.

      – Можно приступать?

      – Погоди. Скажи, ты почувствовал сладкую боль от предвкушения события, к которому весь день стремился?

      Рябушкин отрицательно покачал головой.

      – Значит, рано. Не торопись. Выдержи паузу, переведи дыхание и мысленно приготовься к следующему шагу… Итак, приготовился?

      – Да.

      – Хорошо. Теперь положи край рюмки на нижнюю губу, – направляя движение руки, Романов дотронулся кончиками пальцев до локтя Рябушкина, – и медленно, откидывая голову назад, маленькими глотками начинай пить… До дна, до дна, до дна!

      Рябушкин выпил. Передернул плечами и, поставив рюмку на стол, потянулся к тарелке с хлебом.

      – Ни в коем случае! – Перехватив руку, Романов сжал ее в своей ладони. – Сначала замри, затем втяни носом воздух и только после этого закусывай.

      Рябушкин шумно вздохнул, еще громче выдохнул и, с трудом сдерживая нетерпение, взял протянутый ему ломтик соленого огурца.

      – Ну как? – заглядывая ему в глаза, спросил Романов.

      Рябушкин замотал головой.

      – Супер!

      Закусив огурцом, он взял с тарелки ломоть вареной колбасы. Откусил кусочек и, еще раз втянув носом воздух, спросил:

      – А что, у вас все пьют только рюмками?

      – У кого это, «у вас»?

      – У вас, у поэтов.

      Привыкший к тому, что профессиональные поэты, к числу которых Романов по-прежнему причислял себя, в глазах обывателей выглядят людьми, живущими по своим собственным законам, отличным от законов окружающего их человечества, согласно кивнул.

      – Рюмками. Правда, разными: с ножками и без… По крайней мере, так было раньше.

      Посмотрев на свое отражение в стеклянной дверце буфета, Романов поморщился.

      – А впрочем, не знаю, – торопливо добавил он, повернувшись к отражению спиной. – Я, знаешь ли, завязал со стихами. И потому просветить по поводу того, из какой посуды пьёт нынешнее поколение поэтов, вряд ли смогу… Хотя догадываюсь.

      Перестав жевать, Рябушкин удивленно посмотрел на Романова.

      – Как это завязал? Что, совсем?

      Романов поднял свою рюмку и тут же аккуратно поставил обратно.

      – Не совсем. Нахожусь, так сказать, в предпоследней стадии стагнации.

      – Это как?

      – Это когда стихи еще пишутся, но уже ни фига не печатаются.

      – А последняя стадия – это когда ни то, ни другое?

      – Видимо, да.

      Рябушкин огорченно всплеснул руками. Он настолько приучил себя к тому, что Романов умнее, образованнее, талантливее его, что каждое произнесенное им слово, каким бы банальным оно не было, каждая даже не к месту сказанная фраза, казались ему наполненными особым содержанием и смыслом. И вот теперь, узнав о том,