Голем. Густав Майринк

сделали меня безродным сиротой среди окружающей жизни.

      Никаких надежд вернуть обратно утерянные воспоминания.

      Пружины, приводящие в движение мои мысли и поступки, скрыты в каком-то ином, забытом бытии, – понял я, – никогда я не смогу узнать их: я – срезанное растение, побег, который растет из чужого корня. Да если бы мне и удалось добраться до входа в эту закрытую комнату, не попал ли бы я в руки призракам, которые заперты в ней.

      История о Големе, только что рассказанная Цваком, пронеслась в моем уме, и я внезапно ощутил какую-то огромную, таинственную связь между легендарной комнатой без входа, в которой будто бы живет этот незнакомец, и моим многозначительным сном. Да, и у меня «оборвется веревка», если я попытаюсь заглянуть в закрытые решеткой окна моих глубин.

      Странная связь становилась для меня все яснее и яснее, и заключала в себе нечто невыразимо пугающее.

      Я чувствовал здесь явления непостижимые, привязанные друг к другу и бегущие, как слепые лошади, которые не знают, куда ведет их путь.

      То же и в гетто: комната, пространство, куда никто не может найти входа, – загадочное существо, которое живет там и только изредка пробирается по улицам, наводя страх и ужас на людей.

      . . . . . . . . . . . . .

      Фрисландер все еще возился с головкой, и дерево скрипело под острым ножом.

      Мне было больно слышать это, и я взглянул, скоро ли уже конец.

      Головка поворачивалась в руках художника во все стороны, и казалось, что она обладает сознанием и ищет чего-то по всем углам. Затем ее глаза надолго остановились на мне, – довольные тем, что наконец нашли меня.

      Я, в свою очередь, не мог уже отвести глаз и, не мигая, смотрел на деревянное лицо.

      На одну секунду нож художника остановился в поисках чего-то, потом решительно провел одну линию, и вдруг деревянная голова странным образом ожила.

      Я узнал желтое лицо незнакомца, который приносил мне книгу.

      Больше я ничего не мог различить, видение продолжалось только одну секунду, но я почувствовал, что мое сердце перестает биться и робко трепещет.

      Но лицо это, как и тогда, запечатлелось во мне.

      Я сам обратился в него, лежал на коленях Фрисландера и озирался кругом.

      Мои взоры блуждали по комнате, и чужая рука касалась моей головы. Затем я вдруг увидел возбужденное лицо Цвака и услышал его слова: «Господи, да ведь это Голем!»

      Произошла короткая борьба, у Фрисландера хотели отнять силой фигурку, но он оборонялся и, смеясь, закричал:

      – Чего вы хотите, – она мне совсем не удалась. – Он вырвался, открыл окно и швырнул фигурку на улицу.

      Тут я потерял сознание и погрузился в глубокую тьму, пронизанную золотыми блестящими нитями. И когда я, после долгого, как мнe показалось, промежутка времени очнулся, только тогда я услышал стук дерева о мостовую.

      . . . . . . . . . . . . .

      – Вы так крепко спали, что не чувствовали, как мы трясли вас, – сказал мне Иосуа Прокоп, – пунш кончен, и вы все