Голем. Густав Майринк

сильно любил какую-то Розину, – очевидно, бабушку этой Розины, – что потерял рассудок.

      Соображая годы, я вижу, что это не кто иная, как бабушка нашей Розины.

      . . . . . . . . . . . . .

      Цвак замолчал и откинулся назад.

      . . . . . . . . . . . . .

      Судьба в этом доме идет по кругу и всегда возвращается к той же точке, пробежало у меня в голове, и одновременно перед моим взором возникла отвратительная картина, когда-то мною виденная: кошка с вырезанной половиной мозга кружится по земле.

      . . . . . . . . . . . . .

      – Теперь – голова! – услышал я вдруг громкий голос художника Фрисландера.

      Он вынул из кармана круглый кусок дерева и начал вытачивать…

      Тяжелая усталость смыкала мои глаза, и я отодвинул свой стул в темную глубину комнаты.

      Вода для пунша кипела в котле, и Иосуа Прокоп снова наполнил стаканы. Тихо, тихо доносились звуки музыки через закрытое окно. Иногда они совсем замирали, затем снова оживали – смотря по тому, заносил ли их к нам ветер с улицы, или терял по дороге.

      Не хочу ли я с ним чокнуться? – спросил меня через минуту музыкант.

      Я ничего не ответил. У меня настолько исчезло желание двигаться, что мне не пришло даже в голову шевельнуть губами.

      Мне казалось, что я сплю, так крепок был внутренний покой, овладевший мной. И я должен был щуриться на блестящий ножик Фрисландера, без устали отрезавший от дерева маленькие кусочки, чтоб удостовериться в том, что я бодрствую.

      Далеко где-то гудел голос Цвака и продолжал рассказывать разные странные истории про марионеток и пестрые сказки, которые он придумывал для своих кукольных представлений.

      Шла речь и о докторе Савиоли и о знатной даме, жене одного аристократа, которая тайно приходит в ателье в гости к Савиоли.

      И снова я мысленно увидел издевающуюся, торжествующую физиономию Аарона Вассертрума.

      Не поделиться ли с Цваком тем, подумал было я, что тогда произошло. Но мне показалось это незначительным и нестоящим труда. Да я и знал, что у меня пропадет охота при первой же попытке заговорить.

      Вдруг все трое у стола внимательно посмотрели на меня, и Прокоп громко сказал: «Он заснул». Сказал он это так громко, что это прозвучало почти как вопрос.

      Они продолжали разговаривать, понизив голос, и я понял, что речь идет обо мне.

      Нож Фрисландера плясал в его руках, ловил свет от лампы и бросал блестящее отражение мне в глаза.

      Мне послышалось слово: «сойти с ума», – и я стал прислушиваться к продолжавшейся беседе.

      – Таких вопросов, как Голем, при Пернате не следует касаться, – сказал с упреком Иосуа Прокоп. – Когда он раньше рассказывал о книге «Ibbur», мы молчали и ни о чем не расспрашивали – держу пари, что это ему все приснилось.

      Цвак кивнул головой.

      – Вы совершенно правы. Это – как если зайти с огнем в запыленную комнату, где потолок и стены увешаны истлевшими коврами, а пол по колено покрыт трухой прошлого. Стоит коснуться чего-нибудь, и все в огне.

      – Долго ли Пернат