Ищите меня по остывшим следам…. Николай Хаданцев

Сергея Виссарионовича исходила молодость и то одухотворение, которое так тянет к себе молодые, нетронутые злом сердца. «Я буду учиться!» – искренне прошептал про себя Платон.

      Потянулись дни учебы, но алгебра и геометрия давались Платону тяжело. Он никак не мог понять, как из этого сонма катетов, гипотенуз, умножений и числа цифр могут появляться какие-то стройные теоремы. И сам учитель алгебры Селиванов, которого ученики за глаза называли Пифагором, вызывал у Платона неприятные ощущения. Это был маленький мрачный человек с целой кучей нечесаных волос. Трудно было заставить его улыбнуться, еще труднее было признать это за улыбку, точно кто-то насильно растягивал рот Селиванову. Когда Селиванов останавливал свой взгляд на Платоне, тому казалось, что он всходит на эшафот. Остальные ученики тоже боялись его.

      – Слепцов! К доске, – с видом инквизитора сказал Селиванов.

      Платон, сжимая в руке мел, попытался объяснить теорему.

      – Садитесь! «Два», – смачно выговорив в очередной раз, Селиванов сделал отметку в журнале.

      – Я не согласен! – вдруг сказал Платон.

      – С чем не согласны, мой юный друг? – с любопытством спросил Селиванов, словно в первый раз увидел Платона.

      – С «двойкой», – пробормотал Платон.

      – Отчего же? Ваши познания в области алгебры оставляют желать лучшего. Мне кажется это самая достойная оценка Вам на данный момент, – ехидно сказал Селиванов, нарочито усердно протирая свое пенсне.

      – Я, видите ли, не вижу себя в будущем математиком, – вступил в спор Платон и класс затих. Кто-то захихикал на задней парте, ожидая развития событий.

      Селиванов долго протирал пенсне, спрятал платок в карман своего безукоризненного костюма и, наконец, произнес:

      – Мой юный друг! По настоящему образованный и культурный человек знает алгебру. Тем мы отличаемся от невежественных людей, что можем умножить два на два. Я знаю, что Вам нравится поэзия. И поверьте мне, алгебра это тоже поэзия, только поэзия в цифрах!

      Селиванов схватил остро отточенный мелок и стал красивым почерком выводить какую-то теорему. Закончив столбик цифр и дважды подчеркнув доказательство теоремы, он отошел, довольный своим творением. Склонив голову, он залюбовался начерченным, словно картиной в музее.

      – Ну разве это не поэзия! – воскликнул он. Вздохнул и сказал: