Дальгрен. Сэмюэл Дилэни

что проблем, как в прошлый раз, не возникнет.

      Он рьяно закивал:

      – Отлично.

      Мистер Новик улыбнулся от уха до уха:

      – Тогда я вас жду. – Кивнул, по-прежнему улыбаясь, отвернулся и отошел.

      – Закрой рот. – Ланья, щурясь, заозиралась. – А, ну ладно, вроде ничего. Не вижу ни одной мухи. – И сжала ему ладонь.

      В клетке замигал неон. Из колонки заскрежетала музыка.

      – Ой, пошли отсюда скорее!

      Он пошел с ней, разок обернулся: синюю саржевую спину Новика заклинило между двумя кожаными куртками, но непонятно, разговаривает поэт с кем-то или стоит просто так.

      – Чем занималась весь день? – спросил он на прохладной улице.

      Она дернула плечами, прижалась к нему:

      – Тусовалась с Милли. Очень много завтракала. На этой неделе стряпает Джомми, и я съела больше, чем хотела. Утром проконсультировала Джона по его проекту. Навязалась подглядывать за партией в китайские шашки. После обеда ушла, играла на гармошке. Вернулась к ужину. Джомми лапочка, но зануда. Как твоя работа?

      – Странно. – Он притянул ее ближе. (Ее маленькие костяшки задели его огромные – задумчиво, согнулись, отстранились.) – Они там мутные. Эй, нас Новик в гости позвал, а?

      Она потерлась головой о его плечо – вполне возможно, смеясь.

      Ее плечо шевельнулось под его ладонью.

      – Отдать тебе обратно?

      – Ой. Да. Спасибо, – и забрал орхидею, остановился, закрепил самый длинный нож в шлевке. Потом они зашагали дальше.

      Имени так и не спросила. Думать про это доверие, что оно – сила? В ее легкости и немногословии, в этой свободе от труда требовать и добиваться – иллюзия стержня. И уже теперь, в предзвуке, я вооружен знаменьями катастрофы в сознании, бессилием уличить, различить. Это она так свободна или боится непростой близости, для меня непролазной? Или это я от нее отстраняюсь, не имея наименования. Некий невод, невольный прилив, предел преломлен трубой гортани. Внятный страх ускользает, пока мы тут прикидываем, получая лишь неизменный угол перекоса, частоту изумленного преломления.

      В полумраке – или, точнее, четырех его пятых – львы были как будто мокрые. Он костяшками правой руки мимоходом погладил каменный бок; теплый, точь-в-точь как Ланьино запястье, погладившее ему костяшки левой.

      Как она находит дорогу? – удивился он, но спустя тридцать шагов подметил, что последний темный поворот предугадал и сам.

      Далекий свет костра филигранью просочился сквозь листья. Ланья отодвинула их и сказала:

      – Привет!

      Мужчина без рубашки, с лопатой в руках, стоял по колено в… недовыкопанной могиле?

      Другой, в расстегнутой джинсовой рубашке, стоял на краю. Девушка в мексиканской шали, подперев подбородок кулаками, наблюдала, сидя на бревне.

      – Так и возитесь? – спросила Ланья. – Я приходила утром – вы с тех пор вообще не продвинулись.

      – Дали бы мне копать, – сказала девушка.

      – Да легко, – ответил гологрудый с лопатой. Стряхнул светлые волосы с плеч. – Как только мы тут раскочегаримся.

      Девушка