Из записок Лаврентия Берии. Александр Семёнович Черенов

всего лишь собирал материал.

      Честно говоря, в отличие от Кирова, мне как-то сразу же стало не до смеха.

      – И что мне теперь делать? – честно дрогнул я голосом.

      – Тебе – ничего, – смеётся Киров. – Делать будем мы с Микояном.

      Тут я слегка удивился: с какой это стати Анастас заступается за меня? Уж, с ним-то мы точно не были дружками-приятелями, и совсем не потому, что грузин армянину – как тот гусь свинье.

      – Ну, Анастас – тоже потерпевшая сторона, – сразу же догадался Киров. – Наш «старый большевик» разрабатывает и его, и очень активно. Товарищ усердно высеивает зёрна сомнений том, что в восемнадцатом Микоян избежал участи двадцати шести бакинских комиссаров не по воле случая, а благодаря участию палача Фунтикова. А тот якобы альтруистом никогда не был. Как следствие этих совсем не научных изысканий, на зуб Кедрова у Анастаса вырос ещё больший зуб. А поскольку наш принципиальный товарищ не желает угомониться, сейчас этот зуб находится в стадии заточки.

      – Понял, – частично соответствовал я своему заявлению. Потому что вопрос «что делать» – не достояние одних лишь русских писателей. – Но, всё-таки, что мне делать? Не могу же я сидеть, сложа руки?

      – А мы тебе и не позволим этого делать… в смысле, ничего не делать! – уже перестал улыбаться Киров. – Продолжай работать, а я выезжаю в Москву. Сегодня по прямому проводу я разговаривал с Дзержинским. Наш «правдоискатель» всё допытывается у него, какие меры приняты по его заявлению. Этот «святой человек» жаждет крови. Поэтому я и еду в Москву. А ты не дрейфь: работай, как ни в чём не бывало.

      Легко сказать: «работай, как ни в чём не бывало», когда у меня всё из рук валится! Я уже знал, на какие «меры» намекал Кедров. Этому «гуманисту» мало было одного лишь «увольнения от занимаемой должности». Поэтому слова Кирова о жажде крови следовало воспринимать буквально, не заключая их в кавычки. До сего времени «клиенты» «старого большевика» – все без исключения – подвергались аресту и преданию суду военного трибунала. А там приговоры штамповали под копирку, не мучаясь вопросами разнообразия.

      Несколько дней я просидел, как на иголках. «Просидел» – это я образно, потому что на нашей работе не засидишься. Только и стоя, и на ходу я чувствовал эти «иголки». Хорошо ещё, что Киров не задержался в Москве, и сразу же по прибытию вызвал меня к себе. И, вот: я ещё появляюсь в дверях – а он уже идёт мне навстречу. Как всегда, широченная улыбка опережает его протянутую руку.

      – Будем жить, Лаврентий!

      – ??? – не мог я отреагировать иначе.

      – Пришлось нам на пару с Феликсом Эдмундовичем устроить представление для товарища Кедрова.

      – ??? – в очередной раз не стал я оригинальничать. А, может, не смог.

      Киров немедленно предварил ответ смехом.

      – Представляешь: Дзержинский вызывает Кедрова, санкционирует при