Волшебство только начинается. Терапевтическая сказка. Светлана Владимировна Ерещенко

лась из рук Нины Михайловны, она брыкалась, била о пол ногами, пыталась разжать руки воспитателя и рвалась, рвалась побежать к маме.

      Обнять, прижаться, умолять.

      Не уходить.

      Не расставаться.

      Не бросать ее.

      Не оставлять надолго одну.

      Не предавать.

      В очередной раз.

      Зоя надрывно кричала, билась в руках доброй Нины Михайловны, которая сама едва сдерживала подступающие слезы.

      Каждый Зоин рывок на считанные миллиметры приближал ее к матери, давая на мгновение надежду на возможность кинуться в родные объятия. Чтобы задержать. Остановить. Оставить себе.

      «Мама, не уходи, пожалуйста, не оставляй меня здесь, мамаааа!..» – крик Зои ударялся о стремительно удаляющуюся мать, будто подталкивая ту к выходу, и никак не мог ее приостановить. Крик только ускорял приближение разлуки.

      Ах, если бы Зоя знала, что удержать уходящего человека мольбами и криком невозможно, быть может, она придумала бы какой-то другой, гениальный способ, и мама непременно бы задержалась.

      Но…

      Зое было лишь десять лет. И ее опыт по удерживанию любимых людей около себя был ничтожно мал.

      Все, что она умела, – всем своим существом выражать протест и боль, когда тот, в ком заключена для тебя вся вселенная, стремится уйти.

      И сейчас она протестовала и умоляла, кричала и билась в руках Нины Михайловны, как раненая птица. С каждым шагом матери силы Зои иссякали, голос становился тише, пока не пре6вратился в хрип, и девочка замолчала.

      Наконец мать подошла к входной двери, рывком открыла ее и вышла. И Зое показалось, что после ее ухода в коридоре стало темно и холодно. А сам коридор сузился и стал похож на длинный туннель, упиравшийся в закрытую дверь. Только это был тоннель без выхода, с одним лишь входом.

      Зоя прерывисто всхлипнула, несколько раз по инерции дернулась в руках воспитателя и постепенно затихла. Ее взгляд стал отрешенным. Глаза привычно отыскали окно, и девочка уставилась в него.

      «Ну, милая, все… Успокойся… Все будет хорошо…» – приглушенно услышала Зоя слова Нины Михайловны. Воспитатель обнимала девочку и заглядывала в глаза.

      Но Зоя ее почти не слышала. Она все так же безучастно смотрела в окно.

      В окно стандартного размера. Со стандартной рамой из белого пластика.

      За три года пребывания в интернате для слабовидящих детей Зоя наперечет выучила, сколько окон в каждом помещении, где теперь проходили часы и дни ее жизни. Девочка не любила окна интерната. Зое казалось, что они похожи на пустые глазницы. В силу сниженного зрения, девочка не могла видеть, что находится за стеклом. И окна напоминали Зое ее полуслепые глаза.

      Самыми нелюбимыми для девочки были окна коридора. Именно эти «глазницы» были равнодушными свидетелями большой драмы маленького ребенка: отданная матерью в интернат, Зоя постепенно угасала.

      Физически девочка, за исключением зрения, была здорова. Но ее душа, так стремившаяся домой к матери, болела, вновь и вновь натыкаясь на острые шипы «правды».

      Что Зоя «не такая, как все». Полуслепая инвалидка. И что мама ее не любит. Раз поместила в казенное учреждение. Отдала в «семью» с такими же слабовидящими детьми. Доверила заботу о Зое чужим людям. Сняла ее с себя, как снимают в конце дня тяжелую сумку. Избавилась от надоевшей обузы. Почти забыла.

      Это была Зоина правда.

      Которую она молча выстрадала бессонными ночами, лежа на мокрой от слез подушке. В этой маленькой собственной правде девочка находила какое-то горькое утешение.

      Как будто такое понимание происходящего с Зоей давало ей некую опору. Примиряло с горем разлуки. Давало немного сил для проживания тусклых дней. Неделя за неделей. Месяц за месяцем. Год за годом.

      В этих серых днях, как искры костра, ярко вспыхивали часы, когда девочку навещала мама. В такие минуты мир распахивался для Зои. Отодвигались потолки и стены, звуки становились отчетливее, а запахи острее, все кругом преображалось.

      И сама Зоя ощущала небывалую легкость, веселье и спокойствие. В душе наступало блаженство. Как будто она, наконец-то, воссоединялась с чем-то, без чего не получалось быть по-настоящему живой.

      Но особенное счастье девочка испытывала, когда мама привозила ее домой.

      И Зоя счастливо погружалась в пьянящие привычные запахи и ощущения. Такие родные. Незабываемые. Целительные.

      Нечастые – раз в несколько месяцев – посещения Зоей дома, с одной стороны, напитывали ее радостью и счастьем, словно маленькое растеньице живительной влагой. С другой стороны, эти восхитительные часы и дни разом меркли, когда приходило время прощаться.

      После домашнего уюта с мамиными пирогами, совместными играми и сказкой на ночь девочка переживала возвращение в интернат с ощущением внезапной, почти физической, боли.

      Подобно той, что бывает при ожоге или вырывании с мясом