Если бы мы были злодеями. М. Л. Рио

ать перед тобою тайны

      Тюрьмы моей; но если б мог я только

      Поведать их – я растерзал бы дух твой!..

      От ужаса твоя застыла б кровь!..

      На голове, как иглы дикобраза

      Твои б поднялись волосы, глаза же,

      Сверкнув как звезды, вышли б из орбит!»[1]

      Охранник стоит у двери, наблюдая за мной, как будто ожидает чего-то.

      Входит Джозеф Колборн. Он начал седеть, ему почти пятьдесят, хотя я по-прежнему воспринимаю его как мужчину, которому за сорок. Удивительно каждые две недели наблюдать, как он постарел. И он стареет по чуть-чуть таким вот образом в течение десяти лет. Он садится напротив меня, скрещивает руки на груди и говорит:

      – Оливер.

      – Джо.

      – Что ж, слушание по условно-досрочному прошло в твою пользу. Поздравляю.

      – Я бы сказал «спасибо», если бы верил, что ты это всерьез.

      Он отвечает натянутой тонкогубой улыбкой.

      – Кстати, я не считаю, что ты должен здесь находиться.

      – Но это вовсе не означает, что ты считаешь меня невиновным.

      – Верно. – Он вздыхает и устало, как будто я утомляю его, смотрит на свои часы – те же самые, что он носил, когда мы познакомились.

      – А зачем ты тут? – спрашиваю я. – Ужель по той же дежурной причине?

      Его брови превращаются в ровную черную линию.

      – Надо, мать его, говорить «неужели».

      – Можно забрать парня из театра… или что-то вроде того, но…

      Он фыркает – удивленно и одновременно раздраженно.

      – Да, я полагаю.

      – Ну? – спрашиваю я.

      – Что ну?

      – «Глядишь ты так печально! Если ты

      Пришла с дурною вестью – все же мне

      Скажи ее с улыбкой!»[2] – отвечаю я.

      И, решившись наконец заслужить его раздражение, добавляю:

      – Зачем ты тут? Ты должен был понять, что я ничего тебе не расскажу.

      – Вообще-то, – возражает он, – по-моему, сейчас мне удастся заставить тебя передумать.

      Я выпрямляюсь на стуле.

      – Выкладывай.

      – Я ухожу со службы. Продался, принял приглашение поработать в частной охране. Нужно думать об образовании детей.

      Какое-то мгновение я просто молча пялюсь на него. Мне всегда казалось, что Колборна скорее убьют как старого свирепого пса, чем что он покинет кабинет шефа полиции.

      – Интересно, – говорю я. – И как это должно меня убедить?

      – Все, что ты скажешь мне после того, как выйдешь, будет сохранено в тайне.

      – Тогда зачем беспокоиться?

      Он снова вздыхает, на сей раз тяжело, и морщины на его лице становятся глубже.

      – Оливер, меня больше не волнует твое наказание… Кто-то справедливо отбыл срок, а нам в нашей работе редко выпадает удача удовлетвориться хотя бы этим. Но я не хочу уйти на покой и последующие годы своей жизни провести, гадая, что в действительности случилось десять лет тому назад.

      Сперва я помалкиваю. Мне нравится сама идея, но я ей не доверяю. Я оглядываюсь на серо-коричневые шлакоблоки, на крошечные черные видеокамеры, глядящие из каждого угла, на охранника с выпяченной нижней челюстью. Я закрываю глаза, глубоко вздыхаю и представляю себе свежесть весеннего Иллинойса. Каково это – выйти на улицу после того, как треть жизни ты задыхался в затхлой тюремной камере?

      На выдохе я открываю глаза и обнаруживаю, что Колборн внимательно наблюдает за мной.

      – Я не знаю, Джо, – говорю я. – Я выберусь отсюда… так или иначе. И я не хочу возвращаться. Думаю, лучше не будить спящую собаку.

      Он жует нижнюю губу, пальцы беспокойно барабанят по столу.

      Я хмурюсь в ответ.

      – Почему для тебя это так важно?

      Пальцы замирают.

      – Скажи мне кое-что, Оливер, – спрашивает он, – ты когда-нибудь лежишь на койке в своей камере и таращишься в потолок? Наверное, в такие моменты ты спрашиваешь себя, как ты попал сюда, и не можешь уснуть, потому что все время прокручиваешь в голове тот самый день?

      – По ночам такое происходит со мной постоянно, – соглашаюсь я без иронии. – Но есть разница, Джо. Для тебя это был просто-напросто один день, а затем жизнь снова потекла как обычно. Но для нас это был один особенный день, а потом на нас навалились все остальные дни, которые последовали за ним. – Я наклоняюсь вперед, опираясь на локти, и мое лицо оказывается в нескольких дюймах от его: теперь он слышит каждое мое слово, даже когда я говорю тише. – Пожалуй, твое неведение пожирает тебя заживо. Ты не знаешь – кто, не знаешь – как, не знаешь – почему. Но ведь ты и не знал его. Не чувствовал, как он притаился в комнате… как он преследует тебя, стоит над кроватью, пока ты спишь, повторяя: «Залягу в грудь тебе свинцом тяжелым поутру я!»

1

Вильям Шекспир. «Гамлет, принц Датский» (Пер. А. Соколовского).

2

Вильям Шекспир. «Ромео и Джульетта» (Пер. А. Соколовского).