Последний, кто знал змеиную молвь. Андрус Кивиряхк

Eesti Keele Sihtasutus

      Перевод с эстонского Татьяны Верхоустинской

      Оформление обложки: Рубен Игитханян

      Редактор Людмила Еланская

      Корректор Татьяна Матвеева

      Верстка: Нелли Котова

      © Andrus Kivirähk, 2007

      © Татьяна Верхоустинская. Перевод с эстонского, 2013

      © Издательство «Aleksandra», 2014

      © Рубен Игитханян – дизайн, 2014

      1

      Пусто в лесу стало. Редко кто встретится, разве только букашки всякие. На них, похоже, ничто не действует, знай себе жужжат да звенят – что прежде, что теперь. Летят ужалить и напиться крови или же бездумно лезут тебе на ногу, если окажешься на их пути, и ползают взад и вперед, пока не стряхнешь их или не раздавишь. Для них мир как был, так и остался, но ведь так продолжаться не будет. Пробьет и час жучков-паучков! Я, конечно, этого не увижу, и никто не увидит. Но однажды, я уверен, их час пробьет.

      Я теперь не часто выхожу, разок в неделю выбираюсь на поверхность, иду к роднику, приношу воды. Моюсь сам и отмываю жаркое тело своего сотоварища. Воды много уходит, не раз приходится идти к роднику; изредка случается повстречать кого-то, с кем можно перемолвиться словом-другим. По большей же части ни души не встретишь. Иногда попадаются косули или кабаны. Пугливы они стали, уже и запаха моего боятся. Стоит мне шипнуть, как застывают на месте, пялятся на меня тупо, однако не подходят. Смотрят на меня, словно на чудо какое-то: человек, а знает заветные змеиные заклятья! Это нагоняет на них еще больше страху, они бы и рады со всех ног броситься в заросли да удрать подальше от этого странного выродка, но нельзя – заклятья запрещают. Я произношу их еще раз, уже погромче, жестко приказываю приблизиться ко мне. Отчаянно повизгивая, внутренне сопротивляясь, они подходят. Можно бы и сжалиться над ними, отпустить их – да c какой стати? Странную неприязнь испытываю я к этим новым тварям, которые понятия не имеют о древних обычаях, скачут по лесу, как будто от века он создан для того, чтоб им было где порезвиться. Поэтому я еще и в третий раз пустил шип, и теперь заклятья мои все равно что топь болотная, из которой выбраться нет никакой возможности. Подобно выпущенной из лука стреле ошалевшие животные бросаются ко мне, и все нутро их распирает от нестерпимого напряжения. Они лопаются, как лопаются слишком тесные портки, и кишки расползаются по траве. Отвратительно смотреть на это, и я не рад своей выходке, однако ни за что не откажусь от возможности испытать свою власть. Не моя вина, что эти твари позабыли заветную змеиную молвь, которой мои предки в свое время обучили их.

      Но бывало и иначе. Как-то возвращался я с родника с тяжелой бадьей воды на плече, и вдруг огромный лось возник на моем пути. Я тут же шипнул простейшее заклятье, загодя испытывая презрение к растерянности сохатого. Но лось не испугался, неожиданно услыхав из уст человека давно позабытые слова повеления. Напротив, он склонил голову, быстро приблизился ко мне, опустился на колени и покорно подставил шею, как в те стародавние времена, когда мы добывали себе пропитание, подзывая лосей на заклание. Маленьким мальчиком я часто наблюдал, как мама таким манером пополняла наши запасы на зиму! В многочисленном лосином стаде она выбирала подходящую лосиху, подзывала ее к себе и без особого труда перерезала горло покорной заветным змеиным заклятьям скотине. Взрослой лосихи нам на целую зиму хватало. Какой же смехотворной казалась нам, по сравнению с нашим немудреным способом добывания пищи, бестолковая охота селян, которые часами гонялись за одним лосем, выпускали в заросли без счету стрел и тем не менее зачастую возвращались домой с пустыми руками. А ведь покорить лося достаточно одного-двух слов! Вот, к примеру, сейчас. Огромный сильный сохатый лежал у моих ног и ждал удара. Я мог бы убить его одним взмахом руки. Но не сделал этого.

      Вместо этого я снял с плеча бадейку и дал лосю попить. Он смиренно стал лакать. Это был старый лось, наверняка совсем старый, – иначе разве помнил бы он, как надлежит вести себя лосю, если человек подзывает его. Он бы метался и дергался, зубами хватался за ветви деревьев, пытаясь удержаться, тогда как древняя сила слова влекла его ко мне, он приблизился бы ко мне шутовским манером, теперь же он шагал как король. Что с того, что он шел на заклание. Это тоже надобно уметь. Разве есть что-то унизительное в том, чтобы покоряться извечным законам и обычаям? По-моему, нет. Мы ни одного лося не зарезали потехи ради – какая уж тут потеха? Нам требовалась пища, и добыть ее можно было словом, и лоси это слово знали и повиновались ему. Унизительно позабыть всё, подобно этим кабанчикам и косулям, которых при звуке заветного заклятья разносит в клочья. Или эти селяне, которые вдесятером отправляются ловить одного-единственного лося. Скудоумие унизительно, не мудрость.

      Я напоил лося, погладил его по голове, и он потерся мордой о мой малахай. Все-таки старый мир еще не совсем исчез. До тех пор, пока жив я, до тех пор, пока жив этот старый лось, в здешних лесах еще помнят и знают заветные заклятья.

      Я отпустил лося. Пусть себе живет. И помнит.

      По правде говоря, начать свою историю я собирался с похорон Мáнивальда. В ту пору