Somewhere. Ксения Витальевна Смыслова

или Пончик, или Хорек. Но почему тогда Онтата?

      На самом деле, элфу очень хотелось закончить этот разговор. Желательно, немедленно. Но ему не хотелось врать Амелии. Грубить – тем более. Поэтому он честно ответил:

      – В каком-то смысле Онтата – это я.

      Амелия округлила глаза.

      – Понимаешь, – принялся объяснять Таэнн, – я знаю ее очень, очень давно. Она мне как сестра. Когда она была совсем малышкой, да и я был немногим старше, так вот, первые два слова, которые она научилась произносить, были «Он» и «Тата». Татой она меня называла, не могла имя выговорить. Ну, вот, она говорить научилась, бегает вся такая довольная. «Онтата» кричит, «Онтата!». Ну, в общем, так и получилось… – окончательно засмущавшийся, элф умолк. Амелия смотрела на него и улыбалась, а потом попросила:

      – Таэнн, я никогда не слышала про Светотень. Расскажи!

      Доминга.

      Доминге снился сон. По крайней мере, если бы она могла сейчас что-то осознавать, ей бы страстно захотелось, чтобы это оказалось сном…

      Доминга с трудом открыла глаза. Ей совершенно не хотелось их открывать, более того, ей больше всего сейчас хотелось спать, забыться спасительным сном без сновидений, но глаза пришлось открыть, потому что сон не шел, а вместо него в голову лезли тягостные, муторные мысли.

      Болела голова. Ужасно болела. Болела так, как будто это ее естественное состояние и основное занятие. Болела так, как будто болела всегда и будет болеть вечно.

      На самом деле у Доминги болело все. Каждая крохотная частица, о существовании которой внутри себя она и не подозревала, сочилась, исходила, рыдала болью.

      Полностью обнаженная, она сидела посреди небольшого бассейна, выложенного мраморной плиткой: белый мрамор с яркими красными прожилками. Тонким ручейком струилась вода – она задевала колени Доминги, обдавая их ледяным холодом.

      В Доминге что-то изменилось. Если бы она могла сравнить себя нынешнюю с той, что была раньше, она бы заметила, сколь многое ушло, и сколь многое прибавилось. По-правде сказать, она стала совсем другим человеком. Но она не могла сравнивать. Она забыла все, что было до этого. Она была здесь, сейчас, а за плечами маячило темное прошлое. Оно давило на нее, оно раздирало ее болью. Ей было стыдно за каждый сделанный шаг, за каждый прожитый миг. Да. Стыд. Вот что довлело над ней. Вот что жгло ее и заставляло сжиматься в тугой ком.

      Во рту появился солоноватый привкус. Доминга лизнула запястье, посмотрела на прозрачную слюну и закашлялась. Она кашляла долго, надсадно, мучительно, словно пытаясь выплюнуть легкие, а потом сплюнула темной кровью и долго, почти бездумно, смотрела, как тонкий ручеек ледяной воды потихоньку смывает ее кровь, уносит ее куда-то. А может, она впитывается в мрамор? Становится яркими алыми прожилками. Превращается в камень.

      Было трудно дышать. Трудно и больно. Каждый вздох словно взрывал голову и легкие. Было холодно, но это не имело значения. Ничего не имело значения. Не было времени. Времени больше не существовало. Был холод. Была боль. БОЛЬ. И ничего больше…

      В параллели перпендикуляра.

      – Мне