Пандора Норна. Остров К. Александра Север

Очень похожие. У него настоящий талант, и родись он на другом острове, смог бы стать картографом или даже художником.

      Я насчитал двенадцать портретов Сто Восемьдесят Четвертой. Похоже, эта девчонка крепко его зацепила. Интересно, чем? Я бы не назвал ее красоткой. Слишком худая, узловатая и прямая, как доска. Волосы, конечно, красивые. Помню, когда увидел ее впервые, даже подумал, как у нее шея не ломается под их тяжестью. Столько завитков и все торчат в разные стороны аккуратными спиральками. Я как-то схватил ее за одну и оттянул, а она отпрыгнула обратно, как пружина. Не девушка, а настоящая метла. Хватай за ноги и мети – ни соринки не останется. Да и характером она не отличалась. Вообще не отличалась. Если бы Саймон не обратил на нее внимания, я бы не заметил, что Рузанна существует.

      Очередной тяжелый вздох разрезал тишину. Теперь-то ему точно ничего не светит. Скорее всего, он ее больше никогда не увидит. И все из-за меня.

      Я продолжил перебирать рисунки и нашел два маминых портрета, один отцовский, четыре дедушкиных и шестнадцать автопортретов. Не многовато ли? Похоже, мой брат всерьез страдал нарциссизмом.

      А потом я вспомнил, как однажды дедуля Тедди пустился в рассуждения о таланте Саймона и упомянул, что ни один художник не может в точности передать свою внешность на рисовальном листе. Всему виной тот факт, что каждый человек воспринимает себя иначе, чем другие. И сколько бы он ни старался, выйдет немного не так. Но эти рисунки были идеальными. Один в один.

      Дело не в его таланте. Саймон нарисовал меня. Шестнадцать раз. Больше, чем кого бы то ни было еще.

      Чувство вины снова поднялось внутри и скрутило желудок. Мне захотелось еще раз попросить у него прощения. Он ведь так и не простил меня. Просто сделал вид, что больше не хочет прикончить за все, что я натворил. Но слов «я тебя прощаю» я так и не услышал. А они мне нужны. И теперь еще больше, чем прежде.

      Я вернул рисунки под матрас. В горле образовался тугой комок, и я с трудом его сглотнул. Глаза защипало. Жалобно шмыгнув носом, я принялся глубоко и резко дышать, загоняя обратно проклятые слезы. Никогда раньше не замечал за собой такой сентиментальности. Да и не ребенок я уже, чтобы реветь. Через месяц мне стукнет четырнадцать. В моем возрасте отец уже готовился к оформлению брака, а я чуть не разрыдался, как ребенок. Стыдно!

      Под своим матрацем я обнаружил старую потрепанную книжку, вырытую на кладбище, и дедушкин пимак. Совсем забыл про него. Недели две в руки не брал. Так и разучиться не долго.

      Присев на кровать, я выдал несколько протяжных трелей. Меня природа таланом не наградила, и музыка получилась красивой только потому, что пимак всегда звучит красиво, и неважно, кто на нем играет.

      Взял книгу. Она была такой старой, что страницы почти рассыпались. Редкая вещь. До встречи с ней я и не знал, что книги существуют. На острове Консервации все знания передавались устно или нацарапывались