Две могилы. Линкольн Чайлд

или тяжелых предметов. Из выдаваемых пациентам журналов удалены все скрепки. Возле единственного выхода из помещения стоял мускулистый санитар в медицинском халате.

      Доктор Джон Фелдер сидел за маленьким круглым столом в дальнем углу библиотеки. Он явно нервничал и никак не мог справиться с собственными руками.

      Уловив какое-то движение у двери, он обернулся. В библиотеку в сопровождении охранника вошла Констанс Грин. Она осмотрела зал, увидела доктора и подошла к нему. Одежда Констанс была скромных, неброских тонов: белая плиссированная юбка и бледно-лиловая блузка. В одной руке молодая женщина держала лист бумаги, а в другой – конверт авиапочты.

      – Доктор Фелдер, – тихо произнесла Констанс, усаживаясь напротив.

      Она засунула бумагу в конверт, который положила на стол адресом вниз, но Фелдер успел заметить, что в письме было всего одно слово. На каком-то экзотическом языке вроде санскрита или маратхи[36].

      Он поднял глаза на Констанс:

      – Спасибо, что согласились встретиться со мной.

      – Не ожидала, что вы возвратитесь так скоро.

      – Простите, но я сам не ожидал. Дело в том, что… – Он замолчал и оглянулся, желая удостовериться, что никто не подслушивает. Но даже после этого все равно понизил голос: – Констанс, мне будет очень трудно продолжать работу, зная, что… что вы не доверяете мне.

      – Не понимаю, почему это должно вас беспокоить. Я всего лишь ваша бывшая пациентка, одна из многих.

      – Я хочу хоть что-нибудь сделать для вас, помочь вам. – Фелдер не привык рассказывать о своих чувствах, в особенности пациенту, и почувствовал, что краснеет от смущения. – Я не надеюсь, что смогу снова работать с вами – учитывая ваши пожелания. Просто хочу… короче, хочу как-то загладить… искупить свою вину. Исправить ошибку. Чтобы вы могли снова доверять мне.

      Последние слова он произнес словно через силу. Констанс внимательно посмотрела на него холодными фиалковыми глазами:

      – Почему это так важно для вас, доктор?

      Я…

      Он вдруг понял, что не знает ответа. Или просто не пытался разобраться в своих чувствах.

      Наступившую тишину первой нарушила Констанс:

      – Вы как-то сказали, что верите, будто я на самом деле родилась в конце девятнадцатого века на Уотер-стрит.

      – Да, я действительно это говорил.

      – И до сих пор так считаете?

      – Это… это кажется столь невероятным, непостижимым. Но у меня нет оснований усомниться в ваших словах. Я даже нашел кое-какие доказательства, подтверждающие вашу правоту. Кроме того, я знаю, что вы никогда не врете. И когда я изучил вашу историю болезни – изучил непредвзято, – я сильно засомневался, страдаете ли вы вообще каким-либо психическим расстройством. Возможно, вы эмоционально неуравновешенны, это правда. И я уверен, что какая-то психическая травма до сих пор вас беспокоит. Но я не считаю вас сумасшедшей. Я все больше сомневаюсь в том, что вы тогда выбросили своего ребенка за борт корабля. Ваша записка Пендергасту подсказывает, что дитя осталось в живых. Я чувствую, что здесь

36

Маратхи – один из индоарийских языков, на котором говорят в Индии и на Маврикии.