Обольщение красотой. Шерри Томас

не чувствовала – она посетила базилику Нотр-Дам, с улыбкой взирала на нарядные толпы, заполнявшие Бонсекур в рыночные дни, восхищалась видами города, открывавшимися с вершины Мон-Руаяль.

      И все это время она заново переживала обвинения герцога Лексингтона. А также ужасные дни, последовавшие за смертью Тони. Дольше, чем ей казалось возможным, она ощущала себя не более чем посторонней в собственном мозгу, наблюдая за текущими событиями, словно они происходили с незнакомкой, находящейся на другом конце земли, и дивясь собственной отрешенности.

      Первую трещину этот защитный кокон дал за три дня до их отъезда в Нью-Йорк. Венеция проснулась посреди ночи с оглушительно бьющимся сердцем и потребностью что-нибудь сокрушить. Желательно все.

      К тому времени, когда Хелена и Милли проснулись, она уже оделась, упаковала свои вещи и распорядилась отнести сумку в нанятую карету. Если она дошла до того, что готова вопить и крушить вещи, лучше ее родным этого не видеть.

      – Я решила поехать вперед и подготовить все к вашему прибытию, – объявила она.

      Хелена и Милли переглянулись. В современную эпоху все, что требуется для путешествий, это приличный путеводитель и доступ к телеграфу. Не было никакой нужды посылать вперед курьера, тем более что они уже позаботились о том, чтобы зарезервировать места в одном из лучших отелей Нью-Йорка.

      – Мы могли бы… – начала Хелена.

      – Нет! – Венеция поморщилась, раздосадованная собственной резкостью, и сделала глубокий вздох. – Я предпочла бы поехать одна.

      – Ты уверена? – с сомнением в голосе спросила Милли.

      – Вполне. И не надо расстраиваться. Через два дня мы снова увидимся.

      Но они выглядели расстроенными, удивленными и встревоженными. Им хотелось быть рядом с ней и оберегать ее от опасностей. Венеция вздохнула. К сожалению, есть вещи, против которых сестринская любовь бессильна. Некоторые раны лучше зализывать в одиночестве, подальше от чужих глаз.

      – Мне лучше поспешить, – сказала она. – Иначе я опоздаю на поезд.

      Когда-то Венеции казалось, что она примирилась с воспоминаниями о Тони. Она обманывала себя. Это был не мир, а всего лишь хрупкое перемирие между ним, навеки умолкшим, и ею, старательно избегающей этой темы.

      А теперь даже перемирие нарушено. Сидя в мчавшемся на юг поезде, Венеция смотрела на скованный морозом пейзаж, а в голове ее звучал растерянный голос, повторявший один и тот же вопрос: «Зачем ты сказал это Лексингтону, Тони, зачем?».

      Дурацкий вопрос. Ему хотелось, чтобы кто-нибудь поверил, будто это она виновата в его смерти.

      Венеция не понимала, почему это явилось для нее таким горьким открытием. Возможно, со временем она позволила бы себе романтизировать прошлое, чтобы поверить, что ее брак был не таким уж мучительным, что она была не более несчастна, чем любая другая женщина, и что Тони не был во всех отношениях низким и мелочным.

      Видимо, это был его способ напомнить из могилы о ее страданиях, разочаровании и позоре.

      О правде.

      Когда