Полное собрание сочинений. Том 19. Анна Каренина. Части 5-8. Лев Толстой

как она тогда напомнит ему его теперешнюю шутку.

      Щербацкий говорил старой фрейлине Николаевой, что он намерен надеть венец на шиньон Кити, чтоб она была счастлива.

      – Не надо было надевать шиньона, – отвечала Николаева, давно решившая, что если старый вдовец, которого она ловила, женится на ней, то свадьба будет самая простая. – Я не люблю этот фаст.

      Сергей Иванович говорил с Дарьей Дмитревной, шутя уверяя ее, что обычай уезжать после свадьбы распространяется потому, что новобрачным всегда бывает несколько совестно.

      – Брат ваш может гордиться. Она чудо как мила. Я думаю, вам завидно?

      – Я уже это пережил, Дарья Дмитревна, – отвечал он, и лицо его неожиданно приняло грустное и серьезное выражение.

      Степан Аркадьич рассказывал свояченице свой каламбур о разводе.

      – Надо поправить венок, – отвечала она, не слушая его.

      – Как жаль, что она так подурнела, – говорила графиня Нордстон Львовой. – А всё-таки он не сто̀ит ее пальца. Не правда ли?

      – Нет, он мне очень нравится. Не оттого, что он будущий beau-frère,[1] – отвечала Львова. – И как он хорошо себя держит! А это так трудно держать себя хорошо в этом положении – не быть смешным. А он не смешон, не натянут, он видно, что тронут.

      – Кажется, вы ждали этого?

      – Почти. Она всегда его любила.

      – Ну, будем смотреть, кто из них прежде станет на ковер. Я советовала Кити.

      – Всё равно, – отвечала Львова, – мы все покорные жены, это у нас в породе.

      – А я так нарочно первая стала с Васильем. А вы, Долли?

      Долли стояла подле них, слышала их, но не отвечала. Она была растрогана. Слезы стояли у ней в глазах, и она не могла бы ничего сказать не расплакавшись. Она радовалась на Кити и Левина; возвращаясь мыслью к своей свадьбе, она взглядывала на сияющего Степана Аркадьича, забывала всё настоящее и помнила только свою первую невинную любовь. Она вспоминала не одну себя, но всех женщин, близких и знакомых ей; она вспомнила о них в то единственное торжественное для них время, когда они, так же как Кити, стояли под венцом с любовью, надеждой и страхом в сердце, отрекаясь от прошедшего и вступая в таинственное будущее. В числе этих всех невест, которые приходили ей на память, она вспомнила и свою милую Анну, подробности о предполагаемом разводе которой она недавно слышала. И она также чистая стояла в померанцевых цветах и вуале. А теперь что? – Ужасно странно, – проговорила она.

      Не одни сестры, приятельницы и родные следили за всеми подробностями священнодействия; посторонние женщины, зрительницы, с волнением, захватывающим дыхание, следили, боясь упустить каждое движение, выражение лица жениха и невесты и с досадой не отвечали и часто не слыхали речей равнодушных мужчин, делавших шутливые или посторонние замечания.

      – Что же так заплакана? Или поневоле идет?

      – Чего же поневоле за такого молодца? Князь, что ли?

      – А это сестра в белом атласе? Ну, слушай, как рявкнет дьякон: «да боится своего мужа».

      – Чудовские?

      –

1

[Шурин,]