Калинов мост. Александр Холин

осиновым ветром душа.

      Старый город, задушенный смогом,

      вместе с ним погибаю и я.

      Что с того, что мы ходим под Богом,

      ничего от него не тая?

      Старый город, задушенный смогом,

      я его от судьбы не сберег.

      Был он мне колыбелью, острогом,

      станет он эпилогом дорог.

      «Тень моя занавеской в окне…»

      Тень моя занавеской в окне

      колыхается от ветерка.

      Что-то странное чудится мне

      там вдали, где луна и тоска.

      Где тугие, как мышцы ветров,

      волны, сонно жующие тьму.

      Богородицы белый покров

      прикоснулся к лицу твоему.

      А луна – королева зеркал —

      отражает тебя в небесах.

      Ночь плывет средь базальтовых скал

      на пиратских косых парусах.

      Вот осколок разбитой луны

      покатился по берегу прочь.

      И ни звука. Ни плеска волны.

      Только ночь, бесконечная ночь.

      САНКТ-ПЕТЕРБУРГ

      Сизая луна по серебру

      северного неба. Полнолунье.

      Дикие собаки на юру

      воют нескончаемые руны.

      Струны сосен туго натянув,

      ветер подвывает осторожно.

      Скупость скал напомнила Гурзуф —

      зимний, настороженный, тревожный.

      Ложный свет невидимой звезды

      я ищу на выгоревшем небе.

      Пролегли нездешние мосты

      в самую невиданную небыль.

      Болью не стихающей плывет

      свет луны на бледном небосклоне.

      Но никто с собой не позовет

      и коней по круче не погонит.

      От погонь за эхом я охрип

      и теням застенчивым не верю.

      Ах, верните запах первых лип,

      первый всхлип и первую потерю.

      «Хлопья снега кружат над землей…» 17–21.08.91 или агония СССР

      Хлопья снега кружат над землей.

      Обгорелой запахло зимой.

      И обжег перегаром мороз

      крючковатые пальцы берез.

      А дома все как есть – нагишом.

      То, что я здесь искал – не нашел.

      И по этой сгоревшей зиме в беготне,

      колготне,

      толкотне,

      пробираюсь дворами домой,

      и поземка кружится за мной.

      В черной вьюге на черном снегу

      умереть не могу,

      но и жить не могу.

      Меж деревьев и каменных глыб

      я ослеп,

      постарел

      и охрип.

      Впились в небо, как в край полыньи,

      крючковатые пальцы мои.

      «Словно снег растаяла свеча…»

      Словно снег растаяла свеча,

      оплыла под гром аплодисментов.

      Чахлый век вздыхает у плеча,

      задыхаясь от экспериментов.

      От тягучих волоков в пыли

      до полуразрушенного БАМа

      шорохи зашторенной земли,

      словно слезы взорванного храма.

      А сугробы тают, как свеча,

      землю обнажая понемногу.

      Только рукавица палача

      молится секире, словно Богу.

      «Прошу,