Звукотворение. Роман-мечта. Том 2. Н. Н. Храмов

повитухой, которую, конечно, знавала, не зря в одной деревеньке бедовали, не то осталась бы несбывшейся последняя воля несчастной. Ужели предчувствовала близкую кончинушку свою? Нет ответа и не будет уже… Вот так новорожденного и приняла чужая женщина, чужая безвременно-бездетная мать. Здесь всё наоборот – и месяца не прошло, как собственное дитятко потеряла, вот и покумекала: чем сцеживать молочко-то, лучше малютку-сиротинушку выкормить-выпестовать, благо папаша, Бородин, в отказ пошёл: не моё семя и точка! Ребёнку неведомо, чью грудь сосёт, посапывая – его первым словом будет «ма-ма»! Зато не раз и не два кольнёт сердечко нашей кормилицы поневоле – не для неё словечко вымолвленное, не для неё! Хотя… не та мать, что родила, а та, что воспитала. И всё же, всё же… Да, но ведь и она ребёнка имела, жаль вот, слабеньким оказался… помер. Зато живее живого была жажда материнства – сподвигла новую героиню повествования нашего на вполне объяснимый шаг. О чём только не грезила, не мечтала, склонившись над люлькой (не опустевшей однако!), где безмятежно, тихосонько подсапывал её мурлыканью нежному он, Сергунчик, Серенький (так домочадцы прозвали младенца за глазёнки дымчато-пепельные…], весь такой ухоженный, сытый, здоровый, хотя сама зачастую недоедала. Когда же воспалённые от бдений ночных очи её неудержимо слипались и она обессиленно роняла на грудь голову, а потом, вздрагивая, размежёвывала веки – в минуты такие бессонные, мутные начинало казаться ей, что комочек запелёнатый, Серёженька, и есть тот самый усопший сыночек её, сыночка… Шло время и ощущение странное это всё острее, больнее переполняло сущность женскую, вспарывало душу. Так, постепенно, исподволь происходила невероятная подмена одного другим… и отступали, пропадали скорби по Сашеньке-ангелочку, не дожившему всего-ничего до месяца… и была она, Екатерина Дмитриевна, (в девичестве Азадовская], утешной уже и стала принимать Сергуньку за Сашка, а вымысел, иллюзию нечаянные закрепляли сердечные материнские бдения и, наконец, спуталось-смешалось всёшень-ки. Не удивительно посему, что позднее чаще частого ловила себя на том, что именно с Серёжей, то бишь, с малюткой, находящимся в зыбке, и связано материнство её изумительное, что никакого собственного ребёночка не теряла и, будьте уверены, никогда не потеряет.

      О чём только не передумала, как только не испереживалась, выполняя свой сладостный долг-не долг! Не в её ли колыбельной песне щемили, за живое брали не жалкого счастия крохи:

      Спи, мой маленький, мой нежный,

      Жизнь моя!

      Не утратила надежды

      Мать твоя.

      Будешь сильным и счастливым —

      В добрый час!

      Отдохни покуда, милый,

      Хоть сейчас.

      Как волной тебя качаю —

      Баю-бай…

      Улыбаюсь, всех прощаю

      В этот май…

      «Всех прощаю…» Хорошо, плохо это?? А может, так и нужно: никакое счастье, тем более – материнства, не приемлет ни грана ожесточённости, ни грана того, что за пазухой до поры до времени держим, иначе какое же то будет счастье?