Все зависит от кошек. Ю_ШУТОВА

дома как на митинг собираются. Меня не боятся, но и не подходят, не попрошайничают. Как-то пришла кошка с парой котят подрощенных. Няши такие, прыгают друг на друга, играются, лапки передние поднимают, коготки врастопырку. Я, как положено, умилилась, миску вынесла, от кисельдиного пайка отвалила полпачки вискаса. Даже не подошли. Побегали, попрыгали и колобками укатились восвояси, не знаю, куда.

      В общем часа три я стволы белила. Кошки зырили. Когда закончила, подошли к стволам понюхали, помотали бо̀шками, будто обсудили вопрос и пришли к согласию: годно. Оно и правда, хорошо получилось, нарядно. Теперь за моим домом, прямо против окна – яркое белое пятно, «забор» из четырех белых до уровня моего носа яблонь.

      А вечерком ко мне Гулькины нагрянули. С пирогом и трехлитровой банкой клюквенного морса. И под пирог с грибами и сладенький морс провели среди меня политинформацию по теме «Миграции цыган и чего от этого ждать».

      – Чаво, Танька, цыган ня баисся? Вон Леся грит, тябе воны в городе аграбить хатели, – сказала Авдоша, оделяя меня здоровенным кусом пирога, я б таким, наверное, неделю могла б кормиться.

      – Не, не боюсь. Чего их бояться, люди же. А это вообще мелюзга была. Голодные, наверное.

      – Эта правильна, люди, чяво баяться. Тям боле, эта самае, воны скора тута появяца.

      – Что значит, тут появятся, – я чуть пирогом не подавилась.

      Представила себе, как из лесу вываливает табор цыган: кони, кибитки. Девки в пестрых многоэтажных юбках бренчат монистами. Визжат голопузые детишки. Парни в красных рубахах, в ухе серьга, за поясом нож… И вот уже этот хоровод колготится вокруг, горят костры, звенят серебряные струны:

      Ой, чавелы,

      начинается

      плач гитары

      разбивается

      чаша утра…

      И в бубны, в бубны…

      А в середине этой свистопляски – я с кошкой на руках.

      И поведала мне Авдоша под молчаливое одобрение остальных жующих пирог Гулькиных следующее: цыган в городе живет не мало, давно они тут осели, еще до Великой Отечественной, их тогда насильно на землю сажали, кочевать запрещали. Это предыстория древняя. Поновее вот: у городских цыган, само собой, есть свой барон. Мужик он боевой, тертый. Не из наших, не из местных цыган, издалека сюда забрел, с большого городу Кишиневу, – «баро форо Кишинево». Пацаном болтался тут и там, подворовывал. Его ловили, отправляли в детские дома, он сбегал. Потом пырнул кого-то ножичком, хорошо, хоть не убил до смерти. Загремел в колонию. Звали его тогда Спиря Кречет, от фамилии Кречин. В колонии как-то остепенился. Как отрезало всю приблатненную мутную прежнюю жизнь. Был там командиром отряда, малолетних у̀рок строил строго. Под выход упросил начальника колонии посодействовать ему; решил Спиря в военное училище подаваться. А как? У него ж аттестата за восьмилетку нет. Кто его возьмет? Плюс справочка об отсидке. Начальник посодействовал, устроил пацана для начала в ПТУ при заводе. А после, получив вожделенные корочки и паспорт, пошел Кречет в танковое училище. Воевал на первой чеченской войне,