Конкистадор. Дмитрий Володихин

игровой ключ в любой момент позволит ему соединиться со станционной сетью… Зато и станция не видела Сашу.

      Пищи и питья у Сомова-младшего теперь было хоть отбавляй. Времени для спокойных уединенных размышлений тоже хватало. Некоторые сложности просматривались по линии… мм… вторичного продукта… но сведущий человек всегда сумеет договориться с со штатным утилизатором… А что еще нужно нетребовательному человеку? Молока птичьего? Так не сезон доить страусов… Одним словом, Саша залег как надо, можно сказать, фундаментально. И теперь, когда удалось занять комфортабельный плацдарм, где он мог бы предаться аналитической стихии, у него появилась возможность разработать философию ситуации. Философию сопротивления, если угодно. Ибо тактика без философии – ничто. Дом на песке.

      Собственно, философия напрашивалась сама собой. С детства Саша представлял себя летящим на космическом корабле. В полном одиночестве. Разумеется, он был обеспечен всем необходимым, однако сумел бы, выйдя за пределы корабельного пространства, восполнить любого рода запасы, если они исчерпаются. Кстати, Саша не находил для себя иных причин для выхода. Более того, он не находил ни малейших причин кого бы то ни было пускать на свой космический корабль. Были, конечно, некоторые исключения. Это мама, папа, сестра и Данута Охманьская, располагающая неопровержимыми достоинствами. Одному мужчине и трем женщинам следовало все-таки обеспечит доступ внутрь… По трем причинам. Во-первых, они располагали данными о ситуации за бортом; у самого Саши имелась аппаратура наблюдения, однако, она не была совершенной; между тем, скоростное изменение забортных условий потенциально могло привести к аварии или иной угрозе; логично, таким образом, было иметь своих агентов по ту сторону корабельной брони. Во-вторых… это совершенно нелогично, однако ему было бы больно отрываться от этих людей. Возможно… возможно… люди внешнего мира подобные чувства называют любовью… Впрочем, сфера любви нуждается в дополнительном анализе. Наконец, в-третьих, и, наверное, главное, Александр Сомов имел принципы. Когда ему было одиннадцать, и даже когда ему было двенадцать, он был лишен принципов. И вся его жизнь, если брать по большому счету, была метаниями бесплотной души в воздухе. Ничего твердого, ничего достаточно прочного, помимо, быть может, стен корабля, но они не в счет. Из готовых стен ничего построить уже невозможно. А он желал построить нечто… нечто свое. Нечто, способное быть фундаментом для Я. На протяжении нескольких лет он как будто загребал невидимыми руками воздух и пытался лепить из него… дом? статую? овеществленную абстракцию? Да хоть что-то! Воздух иногда искрился, словно горсть самоцветов, иногда по нему пробегали радужные разводы, а иногда невидимая субстанция на миг принимала образ тверди; напрасно. Все напрасно. Воздух не держит смысл, смысл тяжелее воздуха. Интуиция подсказала Саше: надо нечто принять на веру, и это будет первопринцип, незыблемая отправная точка. Ему нравилась экзистенциальная философия ХХ века, эсхатологический романтизм