Дж. Д. Сэлинджер. Дж. Д. Сэлинджер

не так фигово, наверно, если б на мне этой, нафиг, пижамы не было.

      – Отстегивай, шеф. – Он уже совсем ко мне подошел. Заладил, как пономарь: «Отстегивай, шеф». Вот дебил.

      – Не буду.

      – Шеф, ты мя вынуждаешь из тя вышибить чутка. Я не хочу, но так похоже, – говорит. – Ты нам должен пятерку.

      – Ничего я вам не должен, – говорю. – А будете вышибать, я заору как не знаю что. Всю гостиницу разбужу. Полиция и всяко-разно. – Голос у меня дрожал, гадство.

      – Валяй. Ори, нафиг, сколько влезет. Отлично, – говорит этот Морис. – Хочешь, чтоб предки узнали, как ты ночь со шлюхой тут барахтался? А еще приличный пацан такой? – Он вполне себе соображал, для хезушника-то. По-честному.

      – Оставьте меня в покое. Если б вы сказали десятка, я б не рыпался. Но вы отчетливо…

      – Не отстегнешь, значит? – Он меня, нафиг, совсем к двери прижал. Чуть не топтался по мне, с этим своим захезанным волосатым пузом и всяко-разно.

      – Оставьте меня в покое. И убирайтесь, нахер, из моего номера, – говорю. А руки у меня по-прежнему сложены и всяко-разно. Господи, вот же я ушибок.

      Тут Солнышко рот впервые раскрыла.

      – Эй, Морис, – говорит. – Мне лопатник у него взять? Он у него там на как его там.

      – Ага, давай.

      – Оставьте мой бумажник в покое!

      – Взяла уже, – говорит Солнышко. И помахала у меня перед носом пятеркой. – Видишь? Я у тебя только пятерку взяла, которую ты мне должен. Я не жулик.

      И тут я вдруг разревелся. Что угодно бы отдал, только б не реветь, а заревел.

      – Нет, – говорю, – вы не жулики. Вы только сперли у меня пять…

      – Заткнись, – говорит этот Морис и пихает меня.

      – Оставь его в покое, а? – говорит Солнышко. – Пошли уже, а? Долг взяли, капуста у меня. Пошли. Давай, ну?

      – Иду, – говорит Морис. Только не пошел.

      – Я серьезно, Морис, эй. Оставь его в покое.

      – А я ж его рази пальцем? – спрашивает он, весь такой невинненький, как я не знаю что. А потом чего – потом он щелбан дал мне по пижаме, очень сильно. Не скажу куда, но больно было, как не знаю что. Я ему сказал, что он, нафиг, гнусный дебил.

      – Это чё такое? – говорит. И ладонь к уху поднес, с понтом, глухой. – Чё? Кто я?

      А я по-прежнему ну как бы реву. Зла, нафиг, не хватает, и колотит, и всяко-разно.

      – Ты гнусный дебил, – говорю. – Ты тупое дебильное жулье, года через два на улице ты на кофе клянчить будешь, как все эти оборванцы. И все гнусное пальто у тебя будет в соплях, и ты будешь…

      Тут он мне и двинул. Я даже ни дернулся, чтоб уклониться, ничего. Только чую, как он неслабо мне в живот заехал.

      Но меня ни вырубило, ничего, потому что я помню, как лежу на полу, а они из номера выходят и дверь за собой закрывают. Я потом еще долго на полу лежал, как тогда со Стрэдлейтером. Только теперь я думал, что подыхаю. По-честному. Вроде как тону или чего-то. Засада в том, что не вздохнуть. Когда я наконец встал, в ванную пришлось тащиться скрючившись, я за живот держался и всяко-разно.

      Только я же долбанутый. Ей-богу, долбанутый. Где-то на полдороге в ванную я