Сломанный крест. История чёрного серебра. Любовь {Leo} Паршина

разорваны, как пластилиновые.

      Задний дворик был тенистым, полным холодного, застывшего влажного воздуха. Деревянный стол под деревом, покрытый пока редкими чешуйками опавших листьев, ржавый турникет между двух крепких столбиков (все, что осталось от старых-старых качелей), двойные зимние рамы в окнах, открытая настежь дверь кухни – и никого.

      Несмотря на смутную тревогу, Кречетов понимал, видел по сотням изученных, мельчайших признаков, что опасности нет. А тревожило его то, что Федька так и не вышел с этого двора и на звонки не отвечал.

      «Он уже большой мальчик – очень большой. Тебе, старому дураку, в дедушки годится, – успокаивал себя Кречетов. – Но ведь я же ему, гаду, велел ничего не предпринимать!»

      Он решил вначале бегло осмотреть дом сам, а затем уже звать Савина. Достав пистолет, обошел все комнаты, заглянул в чуланы и крупные шкафы. Везде ни души. Но на первом этаже в большой комнате и в кухне были явные следы борьбы и даже отметины выстрелов на стене.

      Дверь, ведущая со двора в кухню, к слову, была выбита, а этажерка, которой ее пытались подпереть, валялась в противоположном углу. Вдобавок, сервант в комнате лежал на полу, раскинув разбившиеся стеклянные дверцы, как птица – крылья. На некоторых осколках была кровь. Также несколько кровавых пятен Кречетов увидел в прихожей и на ступенях лестницы на чердак.

      Андрей Павлович снова набрал Федькин номер и снова выслушал ряд длинных гудков. Выругался про себя. Как с таким работать?

      А еще – откуда ни возьмись – мелькнула мыслишка: может, зря он дал Федьке понять, что ему нет дела до того, что написано в третьем разделе? Нет, конечно, без намерения воспользоваться властью! Просто чтобы Федька не откалывал таких вот номеров. Что если он и вправду просто по-человечески не понимает? Играет и своей жизнью, и чужими. А ну как опять доиграется?

      Но тут же Кречетов опомнился, одернул себя. Нет! Так нельзя. Прежде всего – ему самому нельзя опускаться до того, чтобы держать кого бы то ни было, как зверя, на цепи. В конце концов, кто угодно может по какой-то причине нарушить приказ, начать действовать по своему усмотрению – человеческий фактор на то и человеческий. И для каждого можно найти свою «цепь» – семью или свободу. Нет большего наказания, чем абсолютная власть над чужой жизнью…

      Чердак оказался настоящей комнатой – огромной, светлой, с выбеленным потолком, светлыми обоями на стенах, сплошь заставленной старыми вещами. Давно нежилой комнатой. Кровать и тахта, заваленные пакетами, мешками, ватниками, стояли углом возле печки-буржуйки, вокруг них лежали старые чемоданы, ящики с инструментами и посудой, книги…

      Вдруг подполковник замер. В темном углу, слева от огромного окна, он увидел следы крови: пятна с подтеками и смазанные отпечатки ладоней. В углу стоял высокий табурет, а на потолке был люк, ведущий на антресоли – треугольный зазор под самой крышей. Кречетов взял стоящую поблизости метлу и постучал древком по крышке люка. Ответа не было – только