Труп выгоревших воспомиманий. Екатерина Валерьевна Генаева

мне заброшенное здание. И, Яна, прошу тебя, не входи внутрь без меня. Иначе прогноз Варновски – старшего будет приведён в исполнении уже ближе к сумеркам сегодняшнего дня.

      И я стала описывать то, что видела перед собой. Немного умолчав, о нарастающей тревоге и немыслимом волнении, я отключила телефонный звонок и отошла в сторонку, стараясь не привлекать к своей персоне излишнего внимания. Ведь если человек, стоящий рядом с заброшенным строением, довольно долго стоит на одном и том же месте, значит он по инерции может являться правонарушителем закона.

      Я ждала Людовика около сорока минут. Меня от холода спасал тёплый ветерок, временами гоняющий серые тучи, заслоняя красивый голубой цвет неба. Предчувствие нарастало с каждой минутой все больше и больше. Такое состояние у меня появляется, когда кто-то старается меня похитить или о чем-то предупредить. Я сорвалась с места, заметив знакомую «Тойоту» напарника и чуть ли не в вприпрыжку подбежала ко входу, открыв скрипучую дверь одного из подъездов, выходящего на проезжую часть.

      Людовик незамедлительно выбежал из машины, поставив ее на сигнализацию, и, мы вдвоём сумели протиснутся в проходной проем. Оказавшись в здании, мне в нос ударил едкий запах плесени, смешавшиеся с запахом грибка и грязи. Я прикрыла нос рукой. Здания не исследовали около трех лет, и из памяти умудрилось выветриться удручающий запах подобных мест.

      Вместе мы поднимались на третий этаж, в тишине слыша отдаленный стук наших кроссовок о ступени лестницы. Людовик остановился на лестничной площадке и прислушался, дал мне знак рукой следовать за ним и осторожно стал идти вглубь третьего этажа.

      В середине мы заметили начерченную пентаграмму, с едва-едва затухавшими двумя восковыми свечами. Сама пентаграмма олицетворяла звезду, загнанную в круг. Людовик сплюнул, выругавшись.  Я оглянулась. Мой взгляд упал на вырванный клок золотистых волос, покоящийся в ближайшем пыльном углу.

      – Яна, подойди к окнам. – Людовик стал на автомате выдавать задания.

      – Зачем?

      – Так… спокойнее. – Людовик посмотрел на меня, как на собаку, готовую уйти от хозяина. – Я осмотрю этаж.

      – Не боишься, что сорвусь вниз? – Не смогла удержаться я.

      – Ты слишком ценишь жизнь, чтобы сорваться вниз. По глупости, никогда не совершишь подобное.

      Я промолчала, понимая всю правоту Людовика. Я любила жизнь и самостоятельно, пусть даже из вредности, не собиралась проверять сказанную теорию, идя наперекор не только Людовику, но и самой себе. Я осторожно стала продвигаться к окнам. Я не хотела подходить к сорванным волосам, беззаботно валяющимся в углу. Думала, Людовик сам их осмотрит, когда заметит. Мне самой брать грязные волосы без одетых на руки перчаток боязно.

      Половицы пола скрипели, создавая произвольную, никем раньше не сыгранную музыку. И, если классическая музыка меня успокаивала, заставляя расслабиться и ни о чем не думать, то эта музыка навивала тоску и раздражала. Ведь включенную классическую музыку можно выключить в любой момент или переключить