Вселенная любви. Гудзь-Марков

вознося благодарения благоволившим к ним богам.

      Между тем на юге, над синим морем, поднимались всё новые и новые паруса. Казалось, вся Гераклея Понтийская устремилась в укрытую от ветров и бурь благословенную Карантинную бухту. Скоро в центре едва очерченного каменным контуром ещё рождающегося Херсонеса загудел торг. С окрестных зеленых холмов под скрип телег и ржанье коней к морю потянулись закутанные в войлок и шкуры немногословные бородатые скифы. Их неодолимо влекло всё исходившее от расцветающего под их изумленными взглядами каменного цветка – запахи, звуки, образы и две цивилизации, суровых степных кочевников и средиземноморских сибаритов, перфекционистов, осторожно сблизившись, внимательно рассматривали друг друга.

      Скоро появились толмачи-переводчики и торг зашумел, словно потревоженный улей. Против греческих рядов, составленных из остородонных амфор с винами и оливковым маслом, из лотков, устеленных тканями, бивнями слонов, металлическими изделиями, драгоценными камнями, золотыми, серебряными браслетами, кольцами, ожерельями, против этих средиземноморских сокровищ выросли ряды с грудами шкур, с пушниной, с бочонками мёда, с сушеной рыбой, с копчёным мясом, с лошадьми, коровами, козами, овцами. Зазвенели серебряные монеты и началось взаимное обогащение, для большинства едва заметное, а для кого-то, особенно искушенного, весьма весомое. Скоро с обеих сторон явилась знать и началась дипломатия, спутница торговли. Её последствия не заставили себя долго ждать. Степная аристократия, вкусив плоды средиземноморского мира, сочла допустимым строительство греческих полисов и окружающих их сельскохозяйственных хор по всему Северному Причерноморью, включая устье Дона с Танасом и устье Днепра с Ольвией.

      Север и юг не сливались, ибо в их общении не было естественной непринужденности. Напротив, всегда и всюду ощущались непонимание и отчужденность. Вскормленный молоком кобылиц скиф, создание единое со своей лошадью, оказавшись среди облагороженных с тонким вкусом каменных зданий Херсонеса или Таны, в устье Дона, начинал тосковать по седой ковыльной степи, по дальним огням зимников на глухих водоразделах, по бескрайним просторам с овеянными легендами курганами на вершинах холмов. Грек, оказавшись на высоких берегах Дона или Днепра, с их видами на десятки километров, ощущал себя абсолютно потерянным, сорванным с дерева плодом. Тем не менее, север и юг, однажды сомкнувшись, уже не расставались, исподволь, веками, перенимая друг у друга разнообразные знания. Эллины отгораживались от варваров великой степи высокими крепостными стенами и глубокими рвами. Скифы считали греков лукавыми прагматиками, способными не только обмануть, но и отравить и по-своему презирали их, одновременно восторгаясь греками, отдавая должное их врожденному умению вдыхать в окружающее пространство совершенную красоту.

      Минуло несколько столетия. Греческие портовые города и окружающие их хоры с садами и виноградниками превратились в сокровищницы, с храмами,