Новый оттенок для элегии. Антон Валерьевич Зоркальцев

нехватку интереса.

      Чудеса! зелёный снова рыжий,

      благо, срок прошёл не одинаков.

      …К трубам в дыме, к подзамшелым крышам

      будто прикрепился мыслей якорь.

      Он всегда цепляется за что-то,

      вроде бы, за что не ожидаешь,

      ставит крест на внутренних полётах,

      не спасая от земных страданий.

      Узелок на нитке, на которой

      должно бы нанизать ровный бисер,

      как в романе, полуиллюзорный

      плод исканий, дум, бесед и писем.

      Впрочем, нынче в бисер не играют,

      бисер нынче разве только мечут.

      Свиньи ключевые в этой драме,

      в этой суматохе, в этой сече.

      Знать, не сопоставить до поры нам

      разных сфер алмазные находки.

      …Ладно, можно и слепым порывом,

      лишь бы в чём-то оставаться кротким.

      Наверно,

      или

      Зелёное море (Муслиму Магомаеву)

      Да, сердцем стареть не нужно – нельзя жалеть ни о чём.

      Уж пара крыльев жемчужных готовится на подъём.

      На взлёте проводишь взглядом один из знакомых домов,

      где – помнишь – тебе были рады, где след от любовных слов.

      Внизу – ни тайги, ни песен; наверно, не тот настрой…

      А, кстати, ведь в каждой пьесе декор меняют порой.

      Да только не каждый геолог – нелёгок иным переезд.

      С тоской под гитарное соло вниз смотришь – не надоест.

      Домашним – беречь самолёты, а ты – свой дом сбереги,

      пускай любопытно, что там, где кажется всё другим.

      …И легче грохнуться с кручи, тропу выбирая на вкус,

      а лётчик гораздо лучше найдёт тебе точный курс.

      Жизнь, не мелкай (Джеку Лондону)

      Жизнь, не мелькай! ты оставляешь лишь

      мешки у глаз и тень синдрома Идена -

      не дашь понять, что ты для счастья выдана,

      маня наверх, в межоблачную тишь.

      Нет, вся ты – здесь: спокойствие лучей,

      что оттеняют силуэты города,

      и светофор, стремителен и короток,

      и аромат метро – не перечесть

      того, что память наполнять могло б.

      Увы, над ней, однако же, не властны мы -

      когда пора открыться для прекрасного,

      вернётся память, обратясь в озноб.

      Воспоминанье, два – и ты замёрз

      от ощущенья страшной отстранённости,

      боясь, что не живёшь – нельзя жить полностью,

      где правила игры диктует Морз,

      и оттого так хладнокровна Руфь,

      когда ты изнемог от муки творческой,

      и, в лихордаке перед книгой скорчившись,

      ещё зачем-то ждёшь касанья рук.

      …Здесь даже солнцу предречён позор,

      здесь в гнусности плодятся Хиггенботтемы,

      здесь худшие творения распроданы,

      здесь лучшим быть звучит как приговор.

      …Но, поперёк сюжету, под