Новый оттенок для элегии. Антон Валерьевич Зоркальцев

е стихи, упорядоченные по хронологии. Как показывает практика, именно такие строки особенно близки читателю

      «Рекурсивная лира», что не до конца понятно из ироничного названия, включает в себя размышления поэта о самом себе, об особенностях поэтического дара.

      Подборка «Разумное, вечное и иногда доброе» – лирика философская, размышления о мире, его устройстве и месте человека в нем. Именно такими размышлениями ведь и наполнена юность. Стихотворение оттуда, кстати, и послужило названием для всего сборника.

      Наконец, «Памятные места» – это цикл зарисовок о самых ярких местах, где мне довелось побывать.

      Дань великим

      Он,

      или

      Русским классикам

      Мир на нас, гостящих, смотрит строго

      сотней глаз из под веков-забрал.

      И никто не поцелован Богом -

      Бог целует тех, кого забрал.

      Заглянувший за вуаль при жизни,

      впрочем,

      предвкушает поцелуй.

      И, недораспятый, он повиснет

      меж эпох,

      похожий на скалу.

      Он готов быть повсеместно раздан -

      быть для всех;

      он даже сам спешит

      ни к кому – и в лица всем и сразу -

      говорить – кричать – про боль души.

      И смотреть в глаза – достиг эффекта? -

      и твердить про жадную любовь,

      и учить всех стойкости, – по Фету, -

      и – подтекстом – звать всех за собой.

      Раб толстовского консерватизма,

      чеховской иронии – в своём

      рабстве

      волен он. И до трагизма

      одинок перед своим врагом.

      Одинок, как Чацкий, как Живаго,

      с бременем безрукой чистоты.

      Бог – его оплот, его отвага.

      Мир и время – тяжкие кресты.

      Пророк (А. С. Пушкину)

      В пустыне извёстки, духовною жаждой томим,

      тащился пророк за тщеславной мечтой быть последним.

      Но вместо того, чтоб явиться, бежал Серафим,

      змеиные жала раздав не поэтам – на сплетни.

      Наполнен мангал, надо думать, углями сердец.

      Зеницы орлов превратились в аш-ди-объективы.

      Глаголы остыли. Не жгутся. Застрял в бороде

      глас Бога, отвлёкшегося на игру примитивов.

      Но лёгший как труп вдруг поднимется и проорёт:

      "Вернись! И прости меня!", – крикнет, не зная, похоже,

      кому: то ли Богу, проклявшему имя "пророк",

      а то ли любви, до которой добраться не может.

      Смирившись, склонившись, едва ли кого-то виня,

      и втайне желая ответа на гордость молчанья,

      и, как в трёх соснах, заблудившись в оставшихся днях,

      пытается боли придать благородство звучанья.

      Ошибся пророк – или просто не смог удержать

      ту долю судьбы, что лежит за пределом пророчеств.

      Теперь… Что теперь? Как поля в ожидании жатв,

      спокоен пророк: понимает, что смерть не отсрочить.

      Но хочется верить ему, что, уйдя за черту,

      оставит потомкам он голоса божьего рокот.

      Не зря кровоточили сердце и лира во рту.

      Не зря и Творец каждый век возрождает пророка.

      Напиток налит (Иоганну Вольфгангу фон Гёте)

      В том правда, что голова больная,

      да правда сама – головная боль.

      Напиток в чашу с запасом налит,

      что не допьёшь, не возьмёшь с собой,

      туда, где то ли витки спирали,

      а то ли – пропасть, эфирный шум.

      Напиток налит, напиток налит,

      определяющий русло дум.

      Стальная чаша – разбить не выйдет,

      рука прикована – пей, и всё,

      пей на распятье, пей на корриде,

      пей на мели и когда трясёт.

      Да, Мефистофель! Кто дна не видел,

      но думает, что однозначно сыт,

      таким не место, такой пусть выйдет -

      к другим корридам разбитых корыт.

      В дороге счастье нащупал Фауст,

      но