Шаровая молния. Петр Анатольевич Елизаров

Но Витек был настроен серьезно: именно так он спас Вершинина от смерти, как позже сделал Тихомиров на озере.

      Витек предупреждал Диму, что входить сейчас к Вершинину и что-то ему внушать – это бессмысленно и опасно, ведь непонятно, какая за этим может последовать реакция. Но Дима был непреклонен и все же добился своего. Витя же настоял на том, что Тихомиров войдет к Вершинину только под его присмотром. Так и случилось…

      Свет от серого и унылого весеннего неба проникал в пустую комнату через окно без занавесок. Двери со стеклянными вставками (Вершинин выбивал их неоднократно) распахнулись, и Дима с ужасом сделал шаг в импровизированную камеру. За ним со злобно-серьезным видом вошел Ретинский.

      Услышав скрип старых половиц, Вершинин ошалело раскрыл глаза. Он сидел на полу, оперевшись спиной об стену, поджав колени к груди и положив на них руки. Немытые черные волосы закрывали его очи. Алекс сидел в запыленных черных джинсах и разорванной рубашке белого цвета. Он смотрел на свои дырявые кроссовки с белыми подошвами, которые валялись у стены напротив.

      Вершинин и с окна пытался спрыгнуть, выбив вдребезги все стекла, и об стены бился, двери проламывал, прямо в тонких джинсах и разорванной рубашке в мороз убегал на другой конец города, размахивал кулаками, пытаясь отгородиться от своих надзирателей, то и дело находивших его. К врачам он идти не хотел, поэтому пришлось избавлять его от зависимости народными средствами, по заветам бывалых пацанов, которые тоже прошли через это. Леха лишь глубоко-глубоко в душе осознавал, что все это делается ему на благо. Тихомиров очень рисковал, затевая с ним серьезную беседу.

      – Леша, – тихо позвал Дима.

      Тот медленно поднял голову и посмотрел на Тихомирова измученным взглядом.

      – А-а-а, – хриплым голосом протянул Вершинин, стараясь подняться, – и ты пришел. Что надо?! Поржать, полюбоваться… на то, как человек страдает…

      – Вовсе нет, – спокойно возразил Димка, разглядывая, во что жалкое и несуразное превратился Вершинин. – Зачем ты так говоришь?

      – А просто так, блять! – сказал Вершинин, безуспешно пытаясь встать и поймать заветное равновесие после нескольких часов раздумий и сидения в одном положении. Тогда он только начал осознавать всю серьезность ситуации, в которую он угодил. Вершинин боролся сам с собой, но пока не мог контролировать свои бездумные высказывания в адрес пришедших. – Потому что мне плохо! – воскликнул он. – Эй, Ретинский! Сколько можно меня здесь держать?! Когда меня отсюда выпустят?!

      – Как только, так сразу, – ответил ему Витя, сложив руки на груди.

      – Что ты сказал?! – орал Вершинин, словно пьяный, а Тихомиров не верил своим глазам. – Садист ты, сука! Ебаный фашист! Вот я выберусь отсюда, и ты, дерьмо собачье, пожалеешь, что на свет родился! Мы засудим тебя – ты сядешь! Видишь, Дима, – Вершинин подошел к Тихомирову, положил руку на его плечи и показал пальцем на Витька (от Леши пахло так себе), – из-за этого человека я страдаю… из-за