Последний пир. Джонатан Гримвуд

стискивает кулаки, а тот примирительно поднимает руки. В их обмене любезностями есть что-то ритуальное.

      – Он нормандец, – сообщает приятель, будто извиняясь за неразумное животное. – На сапогах еще черная грязь не обсохла.

      – Хорошая грязь, – вставляет Жером, – плодородная. Не то что липкое красное дерьмо, которым владеет семья Шарлота… – Они одаривают друг друга еще парочкой оскорблений, после чего оба переводят взгляд на Эмиля и ждут, когда я его представлю.

      – Эмиль Дюра. Мозгов хоть отбавляй.

      Они молча переглядываются. Может, мозгов у Эмиля в избытке, вот только благородной приставки к фамилии недостает…

      – Твой друг? – спрашивает Жером.

      Я киваю. Эмиль будет учиться со мной. Его родители решили, что я хорошо влияю на их сына и дружить со мной полезно, поэтому Эмиль тоже поступил в академию. Понятия не имею, каких денег им это стоило.

      – Мы были одноклассниками.

      – И будете снова, – непринужденно замечает Шарлот. – Вы наши ровесники, наш год. – Он по-прежнему смотрит на Эмиля – самого низкорослого и хилого, – и кивает, будто так и должно быть. – Дюра, говоришь? Откуда родом?

      Эмиль называет город, и Шарлот на несколько мгновений задумывается.

      – Протестант? – наконец спрашивает он.

      Эмиль слишком долго мешкает с ответом.

      – Добрый католик. Как и мой отец.

      – Но уж дед-то?..

      Эмиль признается, и я вспоминаю слова Маркуса, нашего прежнего предводителя, что дедушка Эмиля в самом деле был протестантом, а до того – иудеем. Он обратился в другую веру, поменял место жительства и обратился вновь.

      – У меня двоюродная бабка была протестанткой, – благосклонно замечает Шарлот. – Странная женщина… Разумеется, она была герцогиней.

      – Конечно-конечно, – поддакивает Жером.

      Наши новые друзья вновь принимаются осыпать друг друга оскорблениями.

      Здание академии в стиле барокко построено совсем недавно, и штукатурка еще девственно чиста. Со временем эти стены почти сольются с холмом, на котором стоят, но пока Бриеннский замок белоснежен, – мы увидели его сразу, как выехали из Труа. Вдалеке поблескивает река Об, приток Сены.

      – Где ваш багаж? – вдруг вопрошает Шарлот.

      Эмиль указывает на большой кожаный сундук с широкими ремнями и блестящими пряжками. Лицо Шарлота на миг озаряется удивленной насмешкой, и Эмиль, похоже, это замечает – щеки у него слегка розовеют. Сундук слишком новый: сразу ясно, что его купили недавно, по случаю поступления Эмиля в новую школу. Не сомневаюсь, что на крышке старого и потрепанного дорожного сундука Шарлота, принадлежавшего еще деду, оттиснута старинная версия фамильного герба.

      – А твой?

      Я кручусь на месте, демонстрируя всем длинный серый фрак с красной оторочкой и позолоченными пуговицами на манжетах.

      – Вот, весь мой багаж.

      – Философ, – ухмыляется Шарлот. – Слыхали? Он все свое носит с собой! У нас объявился философ!

      – Хорошо хоть