Волчьи выродки. kotskazochnik.ru

Какое-то время они за мной наблюдали, слушали мой бред и ту ахинею, которую я нёс целыми часами… В общем, я так усердствовал, что в конце концов убедил их, что я конченный кретин, и тогда они отстали от меня.

      – А как же мать пострадала из-за чужого имени, взятого тобою на себя?

      – Она так же, как и я, сначала пыталась убедить эсэсовцев, что этот жетон не мой, что я её сын, а никакой не разведчик… А потом уже здесь, в Майценехе, когда она увидела меня сумасшедшим и с ранами на голове, её нервы сдали, и она бросилась на одного из врачей, пытавших меня, – это случилось во время утреннего обхода, когда гестаповские костоломы подбирали для себя подходящие «подопытные объекты» – и пыталась убить его заточенной алюминиевой ложкой, – он замолчал, пытаясь подавить подступивший к горлу ком.

      – На, выпей воды, – протянул ему Жогов стакан, в который налил хрустально чистой воды, – и успокойся…

      – Она не успела даже ранить этого эсэсовца, когда её в упор изрешетили из автоматов жандармы из личной охраны гестаповских врачей, – делая крупные глотки, продолжал рассказывать Бородин. – И меня в очередной раз захотели проверить, заставив сжечь её в крематории: они хотели посмотреть, как я поведу себя в такой обстановке, какова будет моя реакция! Ведь мы утверждали, что мы мать с сыном, хотя они в это так и не поверили… Похоже, что многие из врачей не верили и в то, что я ополоумел, – он поставил стакан на стол и сделал глубокий вздох. – Я понял, чего они хотят, и разочаровал их: я отправил труп матери в печь так же, как проделывал это с другими трупами – с песней и присвистом!..

      Тяжёлая и гнетущая тишина нависла в кабинете над присутствующими после такого рассказа искалеченного бывшего узника концлагеря. И таких судеб миллионы – в голове не укладывается! Все присутствующие с горечью глядели на Бородина. Дорогую цену пришлось ему заплатить, чтобы выжить в концлагере! А уж какие душевные переживания – это уму непостижимо! У Анастасии Ильиничны было настоящее смятение чувств: в душе её царил ад, и она еле сдерживала слёзы.

      – В личной карточке записано, что ты, Алексей, находишься в Майценехе с 1941-го года, – прервал гнетущую тишину Жогов. – Это тоже описка?

      – Да, здешний доморощенный переводчик был вечно пьян. По-видимому, он был из разряда сентиментальных эсэсовских палачей и плохо переносил то, что творилось в концлагере, – с горькой усмешкой ответил Бородин. – Похоже, что немецкая пунктуальность и педантичность здесь, в Майценехе, проявлялась только во время казней, но никак не при заполнении документов.

      – Похоже, что так, – согласился с ним полковник. – Анастасия Ильинична, у вас фотография сына с собой? – обратился он к Сашко.

      Женщина трясущимися от волнения руками достала из дамской сумочки фотокарточку и протянула её Жогову.

      – Алексей, вам знаком этот человек? – с профессиональной бесстрастностью спросил он, глядя на него в упор.

      Взглянув на снимок, Бородин побледнел.

      – Так это же Сашко Николай, – едва слышно пробормотал он. –