Спартак. Рафаэлло Джованьоли

молчать.

      Валерия первая нарушила это опасное молчание, сказав:

      – Не возьмешь ли ты на себя – теперь, когда ты свободен, – управление школой из шестидесяти рабов, которых Сулла хочет обучить гладиаторскому искусству на своей вилле в Кумах?

      – Я готов сделать все, что ты прикажешь: я – твой раб, твоя вещь, – ответил Спартак чуть слышно, не сводя с матроны своего взгляда, в котором была написана восторженная преданность.

      Валерия поднялась с софы, прошлась по комнате, словно чем-то смущенная, и, остановившись перед Спартаком, с минуту молча глядела ему в глаза, а потом мягко спросила:

      – Скажи мне откровенно, Спартак, что ты делал несколько дней назад, прячась за колоннами портика моего дома?

      Бледное лицо гладиатора залилось краской; он опустил голову, ничего не отвечая и не смея взглянуть в глаза матроны. Он попытался ответить, но слова не шли с языка: его подавлял стыд при одной мысли, что тайна его сердца угадана Валерией, что она смеется в душе над глупой заносчивостью презренного гладиатора, осмелившегося поднять глаза на прекраснейшую и знатнейшую из римских дам. Никогда еще не сознавал он так горько незаслуженной приниженности своего положения и никогда не проклинал так войны и римского могущества, как в эту минуту. Он весь дрожал, скрежетал зубами и плакал тайными слезами от унижения, бешенства и сердечной боли.

      Валерия, не зная, чем объяснить его молчание, приблизилась к нему на шаг и спросила еще мягче и милостивее:

      – Ну что же, Спартак?.. Отвечай мне.

      Рудиарий, не поднимая головы, упал к ее ногам и пробормотал:

      – Прости!.. прости меня!.. Ты вправе приказать своим рабам высечь меня плетьми… в праве распять меня на Сессорийском поле… Я все это заслужил.

      – Что это значит? – спросила Валерия, взяв его за руку и поднимая.

      – Клянусь, я обожал тебя, как обожают Венеру или Юнону.

      – А! вот что! – вскричала матрона довольным тоном. – Так ты приходил, чтобы увидеть меня?

      – Прости… прости… я приходил, чтобы поклоняться тебе.

      – Встань, Спартак! У тебя благородная душа, – вскричала Валерия дрожащим от волнения голосом, крепко сжимая его руку.

      – Нет, нет, мое место здесь, у твоих ног, божественная Валерия!

      Говоря это, он схватил край ее туники и стал пылко целовать его.

      – Встань, встань! Это не место для тебя, – шептала молодая женщина, вся трепеща.

      Спартак покрыл ее руки страстными поцелуями и, глядя ей в глаза, в безумном восторге шептал:

      – О, божественная… божественная Валерия!..[11]

      VI. Угрозы, козни и опасности

      – Скажи мне, наконец, – говорила прекрасная греческая куртизанка Эвтибидэ, лежа на мягких пурпуровых подушках в своей экседре, в доме на Священной улице, близ храма Януса, – скажи, знаешь ты что-нибудь или нет? Есть у тебя в руках какая-нибудь нить или нет никакой?

      Эти слова были обращены к мужчине лет под пятьдесят, с безбородым, бабьим

11

Тем, кому последняя часть этой главы покажется преувеличенной и невероятной, мы можем указать на другой подобный же исторический факт, еще менее вероятный: на бегство жены сенатора Вентидиона, Иппии, с красивым гладиатором (Ювенал. Сатиры. VI, 8, 2).