Дочь палача. Оливер Пётч

люди, легко выходил из себя. Глаза выскочили из орбит, кончик уже седой бородки задрожал.

      – Я пока еще твой отец! – закричал он. – Ты хоть ведаешь, что творишь? Мне годы потребовались, чтобы мы могли здесь обосноваться, а тебе это достается задаром! Ты мог бы стать первым настоящим врачом в городе! И губишь все, встречаешься с этой стервой и ходишь к ее отцу! Люди болтают, хоть это ты можешь увидеть?

      Симон уставился в потолок, пропуская упреки мимо ушей. Он знал их уже наизусть. Отец прошел войну простым полевым хирургом. Там же он познакомился с матерью Симона, простой торговкой. Когда она умерла от чумы, Симону исполнилось семь лет. Еще пару лет отец с сыном ухаживали за солдатами, прижигали раны кипящим маслом, ампутировали ноги. Кода война закончилась, они мотались по стране в поисках пристанища. Здесь, в Шонгау, их наконец, оставили. За последние годы отец усердием и честолюбием добился сначала звания цирюльника, а затем стал кем-то вроде городского врача. Но у него не было образования. Городской совет терпел его лишь потому, что местный цирюльник ничего не умел, а приглашать врача из Мюнхена или Аугсбурга было слишком дорого.

      Бонифаций Фронвизер отправил сына учиться в Ингольштадт. Но деньги закончились, и Симон вынужден был вернуться в Шонгау. С тех пор отец экономил каждый пфенниг и ревностно следил за своим отпрыском, которого считал щеголеватым и легкомысленным.

      – …когда другие гоняются за порядочными девушками. Вот Йозеф, к примеру, ухаживает за дочерью Хольцхофера. Вот это, я понимаю, партия! Здесь-то можно чего-нибудь добиться. А ты!.. – закончил отец свой монолог.

      Симон давно уже не слушал. Он прихлебывал кофе и вспоминал Магдалену. Ее черные, всегда смеющиеся глаза, пышные губы, смоченные красным вином, которое они вчера взяли с собой в кожаной фляге. Несколько капель упало ей на корсаж, и Симон дал ей платок.

      – Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю!

      Обратной стороной ладони отец отвесил сыну затрещину, так что кофе выплеснулся в дальний угол комнаты. Котелок со звоном упал на пол и подпрыгнул. Симон потер щеку. Отец стоял над ним, худой и дрожащий. Капли кофе забрызгали его и так запачканный кафтан. Он понимал, что зашел далеко. Сыну было уже далеко не двенадцать лет. Но все-таки он был его сыном, они столько пережили вместе, и он желал ему только добра…

      – Я сейчас иду к палачу, – прошептал Симон. – Если хочешь остановить меня, можешь пырнуть скальпелем.

      Затем он схватил несколько книг со стола и захлопнул за собой дверь.

      – Вот и иди к Куизлю! – прокричал отец ему в спину. – Посмотрим, что из этого выйдет!

      Бонифаций наклонился и поднял с пола осколки чашки. Потом с громким проклятием вышвырнул их через открытое окно, вслед уходившему сыну.

      Ослепленный яростью, Симон мчался по переулкам. Отец был таким… таким упрямцем! Он мог еще понять старика, когда речь шла о будущем сына, учебе, хорошей жене, детях. Хотя в университет Симон больше уже ни за что не пойдет. Покрытые пылью, наизусть вызубренные