Дельфин. Николай Валерьевич Игнатенко

история, которую ты переложил на листы, не понимая, что это уничтожает тебя.

      – В этом мой долг как писателя, как драматурга.

      – В этом твоя ошибка как творческой личности. Ты не бездарный актер, сходи и сыграй свои переживания. Твой долг как писателя – рассказать читателю историю, близкую ему, а ты препарировал себя и замахиваешься на все возможные моральные награды.

      – А может сразу и поставить?

      – Твоя проблема в том, что никто, кроме тебя, этого не поймет, не проймется, не прочувствует и не умрет за персонажа, не почувствует…

      – Давление в груди. Когда ты не можешь спать, крутишься, уставившись в бесконечность, и тебя не волнует, что вас с этой бездной разделяет потолок. Никто не расскажет о чувствах лучше меня, потому что…

      – Потому что ты пишешь первоклассные пьесы?

      Октавия говорила мягко, в голосе звучала грусть вперемешку с удовлетворением.

      – Никто не знает этой истории так, как знаешь ты. Для всех это лишь одна из сложных пьес или романов, которые вызывают слёзы. И…

      Девушка помедлила:

      – И то не всегда, да. Такое сейчас время.

      – Это ли не делает тираж?

      – Ныне, увы, нет.

      Лука помедлил, а затем, не отрывая взгляд от глаз подруги, отчетливо заговорил, сопровождая свои слова шальным скачущим огоньком блика среди черни глаз:

      – Тогда и мира сейчас нет.

      – Мир не останавливается и не уничтожается по твоему слову, Лука.

      Октавия вновь испытующе ответила ему взглядом на взгляд:

      – Так ты идешь на премьеру «Лягушатника»?

      Глава 2. Львиный взгляд.

      – Мне кажется, или в такие минуты у тебя по-настоящему львиный взгляд.

      – Тебе кажется. Странные метафоры.

      – Ты всю жизнь будешь поправлять.

      – А ты всю жизнь пытаться нацепить мне гриву.

      Октавия хихикнула, и поправила пышную прическу. Ее лиловое платье было очень изящно подобрано по фигуре, а вся она пестрела драгоценностями. Антракт между действиями был слишком скоротечен для серьезных разговоров. Лука стоял, опершись на колонну, и звенел кольцами по бокалу. В смокинге он чувствовал себя на удивление уверенно, сказывалась многолетняя привычка и адаптация к торжественным мероприятиям. Баловень судьбы, который написал свой первый рассказ в семнадцать, едва не скатился на самое дно всех литературных рейтингов и котировок из-за странностей, непонятных для публики. «Пустоты в недоверии» оказались не по-детски откровенными, обнажили правду об отношениях в семье, которую прочесть и применить к себе было не под силу каждому. Тем не менее, пробовал каждый пятый житель, о чем свидетельствовали продажи, а Лука из одной пресс-конференции в другую перемещался, слушая провокационный и пошлый вопрос, мог ли он сам оказаться в том или ином замшевом пальто семьи Инфер. Семнадцатилетний мальчик предстал вундеркиндом перед всей страной, и вот уже агенты и представители тянули свои запачканные в виски и чернилах руки к его новым и старым черновикам.

      Тогда-то