Королевство. Ю Несбё

говорит, вы собирались в больницу – навестить твоего дядю Бернарда Опгарда. Это ты у него в мастерской работаешь?

      – Да.

      – Но мы побеседовали с Бернардом, и, по его словам, его никто не предупреждал, что к нему гости приедут. Твои родители часто ездили в гости без предупреждения?

      – Нет, – ответил я, – они вообще редко куда-нибудь ездили.

      Ленсман медленно кивнул и опять уткнулся в документы. Похоже, от этого ему становилось спокойнее.

      – Твой отец переживал из-за чего-то?

      – Нет, – ответил я.

      – Точно? Все, с кем мы уже беседовали, говорят, он казался расстроенным.

      – Вам чего, хочется, чтоб я сказал, будто у него депрессуха была?

      Ольсен опять поднял взгляд:

      – Ты о чем это, Рой?

      – Так вам будет проще. Вы сможете сказать, что это он сам и себя, и маму убил.

      – Почему проще?

      – Его никто не любил.

      – Рой, это неправда.

      Я пожал плечами:

      – Ладно, у него наверняка была депрессуха. Он все время сидел один – на улицу не выходил и почти ни с кем не разговаривал. Пил пиво. Обычно при депрессиях так и бывает.

      – Иногда те, кто страдает от депрессии, очень умело это скрывают. – Ленсман Ольсен старался перехватить мой взгляд, а когда наконец получилось удержать его, спросил: – Твой отец когда-нибудь говорил о том… что ему не нравится жить?

      Не нравится жить. Выпалив это, Сигмунд Ольсен облегченно вздохнул и теперь спокойно смотрел на меня.

      – Да вашу ж мать – кому жить-то нравится? – спросил я вместо ответа.

      На секунду Ольсен замер, пораженный. А потом склонил голову, так что его хиппарская грива укрыла одно плечо. Может, волосы у него и впрямь из швабры сделаны? Мне было не видно, но я знал, что за письменным столом прячется ремень со здоровенной пряжкой в виде белой бычьей головы. А ниже – сапоги из змеиной кожи. Мы одеваемся в мертвечину.

      – Зачем тогда жить, если все равно не нравится, а, Рой?

      – А разве не ясно?

      – Нет.

      – Затем, что мертвым быть еще хуже.

      Губернатор назначил нашим опекуном дядю Бернарда. Из службы опеки в Нотоддене приехали две тетки – они осмотрели дом дяди Бернарда, и их, видать, все устроило. Бернард показал им спальни, которые подготовил для нас, и пообещал почаще справляться о том, как у Карла идут дела в школе.

      Когда тетки свалили, я попросил дядю Бернарда отпустить нас с Карлом на пару дней домой, в Опгард: тут, в деревне, прямо под окнами гудит шоссе и толком не выспишься. Бернард не возражал и даже дал нам с собой здоровенную кастрюлю лабскауса.

      Обратно к дяде мы больше не вернулись, хотя официально наш адрес был там. Это вовсе не означает, что он о нас не заботился. И все деньги, которые дядя получал как опекун, он отдавал нам.

      Спустя пару лет, вскоре после ночи, которую я называл ночью «Фритца», дядю Бернарда снова положили в больницу. Как оказалось, опухоль у него разрослась. Он рассказывал мне, как обстоят дела, а я сидел возле его кровати и ревел.

      – Если грифы без спроса въезжают к тебе