Травля: со взрослыми согласовано. 40 реальных историй школьной травли. Светлана Владимировна Моторина

самой, которую всуе не упоминают. Если в расписании у нас была математика (точнее алгебра или геометрия), то почти всегда первыми уроками. Мы говорили: "Чтобы сразу отмучиться". Еще один признак привилегированного положения Тамары Евгеньевны. Не ей назначали расписание, она его себе писала, а потом других подстраивали под нее. Да и вообще она в пятой школе преподавала потому, что это была ближайшая к ее дому школа.

      Далее мое состояние крайнего удивления только усиливается. В кабинете никого, звонка еще нет, но все сидят по своим местам, приготовились и НИКТО, ни один человек не то, что не выходит из кабинета, но даже не встает из-за парты! Будто учитель уже здесь и звонок был! Я молча за этим наблюдаю, пытаясь не позволять своим глазам улезать на лоб.

      А после звонка ребята сами прекращают спокойные разговоры, что вели между собой. Учителя, напоминаю, до сих пор нет в кабинете! Это и есть культурный шок.

      Немного о кабинете Тамары Евгеньевны. Ну он лучший в школе, разумеется. Лакированные блестящие столы из темного красивого дерева. Изящные деревянные стулья, среди которых не было ни одного, в спинке которого не хватало бы реек-перегородок. Портреты математиков-философов на стенах, цветы на подоконниках, большой аквариум с рыбками в дальнем левом углу, мощная доска на подъемном механизме. Над ней и над всем классом возвышается качественный длинный стенд почти во всю стену с маленьким портретом Ломоносова в левой части и цитатой большим шрифтом: «Математику уж затем учить надо, что она ум в порядок приводит».

      О дааа! Я буду смотреть на эту надпись в течение следующих четырех лет с первой парты центрального ряда. Я буду смотреть в лицо Михаилу Васильевичу, в его глаза, рассматривать белый аллонжевый парик и пытаться понять природу его любви к этой треклятой математике.

      Дело в том, что как раз перед моим переходом, класс решено было сделать математическим. И нас (теперь уже нас) буквально кинули на растерзание Тамаре Евгеньевне, которая будет вбивать в нас математику и в хвост, и в гриву, правдами, и неправдами, изредка лаской и нередко матерщиной, приравняв знание математики к понятию судьба так, что мы исписывали десятки тетрадей, не спали перед контрольными, писали диктанты по формулам и чуть ли не зиговали при произнесении теоремы Виета, отхаркивая с кровью мел из легких, когда после экстатического штурма очередной сверхнеординарной системы уравнений (которую, несомненно, в других школах не проходят) исписывали доску со всех сторон, не оставляя живого места, судорожно стирая начало решения, выводили искомые, перепроверяли и, тяжело дыша, с желанием аплодировать, завершали.

      Тамара Евгеньевна не алгебре учила с геометрией, а разыгрывала катарсические симфонии на уроках. Она была (а может доселе есть), злым гением перед своими миньонами, который с фанатичностью излагает гениальнейший план по захвату мира. Только дьявольского смеха в конце не хватало. Кроме шуток, на подоконнике у нее росла крапива, которой она грозила девочкам, чьи животы были открыты.

      О Вселенная,