Дом презрения. Никита Артёмович Королёв

которых у тебя на тридцать четыре меньше, если ты юноша призывного возраста. После того, что произошло, сказать честно, я не был уверен, что стоит продолжать эксперимент. Мне нужно было перевести дыхание. – Петя, надо сказать, посвежел. Лицо его было смуглым от загара, а с вечно сбивающейся челки и бровей еще не сошла от каждодневных инъекций дождливого тумана позолота южного солнца. И в обозримой комнате произошла перемена. Сбоку дивана больше не выглядывало ни одной гитары. Зато изображение, надо заметить, изрядно похорошело. – В последний раз мой компьютер не справился с нагрузкой. Процессор сгорел, а с ним – все мои наработки по проекту. Я не знал, как быть, а главное – быть ли вообще. Но, как это обычно и бывает, стоило только сменить обстановку и перестать об этом думать, как одним прекрасным утром я проснулся со взвешенным и окончательным решением. Я решил все-таки не отступать, потому что несмотря ни на что меня до сих пор не покидает ощущение, что заветная истина скрывается сразу за следующим поворотом этого бесконечного лабиринта. На летних каникулах я много думал об этом и пришел к выводу, что суть для меня была не только и не столько в результате, сколько в самом процессе. Видите ли, свой эксперимент я нахожу квинтэссенцией творчества. После того, как я нашел «Палату N6» меня не покидает мысленный образ, будто всякий, кто когда-то жил и творил на этой земле, слепо бродил вдоль бетонных стен этого лабиринта, испещренных шрифтом Брайля. Одни умирали, так и не нащупав ничего, другие, уже склоненные старостью, обретали утешение, находя всякие накарябанные предками пошлости, принимаемые потомками за истину, третьи же, действительно ее обретя, молча уходили, превращаясь в свет и устремляясь к высшим мирам. Ведь истина, как всем давно известно, вне слов. Из этого следует один очевидный и трагичный вывод – постигший истину не может передать ее другому, ибо единственное доступное нам коммуникативное средство – слово – несовершенно. И потому истину нельзя услышать или увидеть – ее можно только ощутить в себе, ибо истина – это самочувствие, как жар или озноб, в котором не нужно убеждать других и тем более – себя. Некоторые, ее познавшие в глухих монастырях, как я ранее сказал, уходили молча. Вернее сказать, растворялись, прозревая, что никакого лабиринта нет, как и непристойностей на его стенах, как и шрифта Брайля, как и того, кто на все это смотрит. И нам позволено знать об этих людях, об их практиках, но это просто находится за пределами наших интересов, нашего восприятия, зачарованного индустрией гладиаторских боев и привыкшего к тому, что все самое важное и интересное в этом мире обозначает себя громогласным инфо-пердежом, а того, чего не видно и не слышно, либо и вовсе нет, либо это не так уж и важно, раз большинство без этого как-то обходится. Другие же доходили до истины от неприятия бесцельного блуждания по траншеям под мычаще-хрюкающий аккомпанемент их, траншей, обитателей. Но те, у кого еще хватало сил и воздуха на выражение этой, как им казалось, истины, лишь кидали черствые корки слов в грязь под нашими копытами. Выход был