Форт Рэйвен. Марк Воронин

это ведь должно произойти? Вот я и размышляю и об этом иногда.

      Но, это все ерунда, мелочи. Начал я вести этот дневник не поэтому. Просто есть вещи, о которых я не могу рассказать никому, даже доктору, которого безмерно уважаю, а потому и пишу только здесь. Зачем вообще пишу? Не знаю… Вдруг со мной что-то случится, и тогда, быть может, эти записи кому-то что-то прояснят. Не знаю, короче. Быть может, просто хочется занять чем-то таким голову и руки. Но то, о чем я собираюсь писать – очень необычно. Это нечто такое… о чем, говоря по чести, даже и писать страшновато… Страшно, главным образом, потому что странно. Хотя, это не просто «странно». Это – странно до ужаса. Однако со «страшным» люди живут постоянно, лишь учитывая потенциальную возможность прихода подобного фактора в жизнь, но вот «странного» они боятся до дрожи, до смерти, и всячески от него отстраняются, поскольку на то оно и «странное», что непонятно, что с ним делать, и как, и надо ли? И потому, когда оно – «странное» – встречается, люди готовы кричать от ужаса, биться в истерике, но чаще – они пытаются уничтожить это «непонятное», и с гораздо более легким сердцем, нежели какого-то бандита или диктатора, приносящего действительно страшные беды. Странного во мне не много, но оно есть, и его, в общем, достаточно, чтобы, как минимум, кто-то испугался и стал бы сторониться меня.

      Впервые я это заметил спустя месяца два, как сюда прибыл. К слову нашли меня вроде бы в каком-то парке. Я был без сознания, и как говорит история болезни – в состоянии сильного истощения и обезвоживания. На мне была какая-то странная одежда, похожая на униформу, и при этом – никаких документов. Это, собственно, все, что мне известно о моем появлении здесь.

      12.12

      Несколько дней назад я проснулся очень рано: было темно, за окном тихо падал снег, и вообще было как-то необычайно тихо. По стенам бегали тени от ветвей деревьев за окном. Их подсвечивал фонарь на улице, и они, качаясь на ветру, создавали нечто вроде битвы теней в каком-то китайском театре.

      Когда я открыл глаза, то вдруг осознал, что думаю на каком-то другом языке, совсем не на том, на котором мы общаемся с доктором и персоналом. Точнее, мне снился сон на этом языке, но я его отлично понимал. Когда я окончательно проснулся, то понял, что язык, который я слышал во сне, никуда не улетучился, как это чаще и бывает, но он и теперь словно бы роился мотыльками отдельных слов в моей голове. Я попытался шепотом сказать на нем несколько фраз, и понял, что это вовсе не галлюцинация! Язык был – явно настоящий. Проблема только в том, что я мог на нем говорить, но, увы – не мог, да и теперь не могу, писать! Может, со временем, не знаю, но пока, было бы лучше не записывать мои мысли на бумаге, которые любой может прочесть, а наговаривать их на диктофон, используя этот самый язык. Его никто здесь не понимает. Я как-то попытался поговорить с некоторыми пациентами, но – бесполезно: хлопают глазами, думают, что у меня крыша окончательно поехала.

      К слову, если я буду понимать сказанное на записи и через несколько дней, а лучше – недель, это станет