Земля-Сортировочная. Алексей Иванов

станции, переливчато затрубил Ленинградский поезд и, не останавливаясь, забарабанил на стыках. Вода в ведре задрожала, закачалась, размазав косматое, нестерпимое солнце. Я поднатужился, поднял ведро с солнцем и опрокинул на себя.

      Вернувшись в коровник, я увидел, как сверху, с сеновала, сиганул вниз толстый Барбарис и врезался в землю, как Тунгусский метеорит.

      – Ерепена крача!.. – очень тихо сказал он.

      Я вообще-то редко мучаю Барбариса, но иногда просто не могу удержаться. У меня чувство юмора такое. И, в конце концов, ну почему он такой толстый, нерешительный и неумелый?

      Я помог ему доковылять до кухни. Тетя Клавдя уже приготовила завтрак. На кухне было тесно, но чисто. Печку дядя Толя весной побелил. На столе, покрытом исцарапанной клеенкой с розами, под полотенцем млели блины и сметана. На окошке трепетала марля, на стенке тикали ходики, и с творога, откинутого в платочек, на рукомойник звонко падали мутные капли.

      – Борьк! Вовк! – крикнула нам из комнаты тетя Клавдя. – Блины на столе, ешьте все!.. А я посижу тут, поговорю вон с Марусей Меркиной…

      – Здрасьте, теть Марусь!.. – крикнули мы за стенку, усаживаясь.

      – Здравствуйте, ребятки! – фальшивым голосом отозвалась Меркина.

      – Вовк, ты не стесняйся, ешь как Борька, он у нас простой, – добавила неугомонная тетя Клавдя. – Борьк, а ты блины на стол не ложи!

      – Не, – ответил Барбарис, скатывая трубочкой расстеленный на клеенке блин.

      – Чего у Меркиной стряслось? – шепотом спросил я у Барбариса.

      – А я почем знаю? – пожал плечами нелюбопытный Барбарис, макая блин в сметану до самых пальцев.

      – Вот, Клавдь, я и говорю, – тихо забубнила Меркина за стенкой. Голос ее был дрожащим, потому что она всегда рыдала над плохими сплетнями, переживала их и верила им, как программе «Время». – Рожу так скрючил и говорит мине – знаешь ведь, как он умеет, так, с подковыркой, мол, баба дура, – пять миллионов, мол!

      – Пять миллионов!.. – ошарашенно воскликнула тетя Клавдя.

      – Пять, – пискнула Меркина и вдруг горько зарыдала, я даже услышал, как качается под ней старый диван с валиками по бокам.

      – Дивану каюк, – тоже прислушиваясь, заметил Барбарис. – Сто раз бате твердил, пора новый купить…

      – Ну, ладно, ладно тебе, Маруся, может, и обойдется, – бормотала тетя Клавдя.

      – Тебе хорошо, – сквозь рыдания быстро ответила Меркина. – Твой-то Анатолий в депо получает сто шестьдесят, да еще на шабашках, а мой-то алкаш – он же фашист, агрессор, он же на все готов!..

      Тут Меркина всхлипом втянула в себя все слезы и сопли и тем же приглушенным голосом, от которого бренчали кастрюли на кухонном шкафу, продолжала:

      – Говорит, будет пять бронированных вагонов. В одном рубли, в другом трешки, в третьем пятерки, в четвертом десятки, а потом двадцать пять и больше!..

      – Тихо!.. – зашипел я на Барбариса, потянувшегося к приемнику.

      – А куда их повезут-то, Марусь? –