Instagram Говарда Хьюза. Манцевич

эпидемия холеры, и безработных заставляли копать эти могилы, кое-где братские могилы для умерших рыли экскаваторами; и верстовые столбы пронзают илистую глину по всей территории этой бесполой земли, а все концертные залы превратили в мечети и в госпитали для больных коронавирусом …

      Вначале 80-х большое количество жителей – африканские и сирийские беженцы, алжирские пираты, стиляги из Конго и пакистанские мигранты, навсегда покинули Дин-Гонви, выбрав в качестве нового места жительства: Лондон, Дублин, Эдинбург, Кардифф и Белфаст, в поиске лучших школ, улучшения условий жизни и чувства безопасности. Оставшиеся в Дин-Гонви, были людьми, которые не могли себе позволить переезд или те, кому просто нравился постмаргинальный образ жизни, классический образ жизни на дне; к середине 80-х, отток горожан оставил позади бедных, необразованных, безработных. Почти две трети домохозяйств имели доход ниже 80 000 марокканских франков в год. Город с одним из самых высоких уровней преступности в «Вавилоне н.э.»: усыпанные мусором пустыри и разрушающиеся футуристические комплексы из 60-ти домов в форме летающих тарелок из прочного стекловолокна, многие из которых заброшены; город – застывший во времени, где повсюду видны следы геноцида, следы двадцатилетнего правления Виртуального президента …

      ***

      Я шел к каменной дамбе (а-ля дамба Гувера), на окраину города (я сидел на высоком откосе, скрестив ноги, приняв удобное для себя положение; слушал стук дождя, падающего на листья гиацинта – комнатного цветка, бело-лилового, посаженного мною в память о Слай, который, теперь, я постоянно носил с собой… Курил крэк и сочинял стихи об Анри Грегуаре – французском католическом священнике; о цветах, природе… людях в свободных одеждах, хиппи-химиках; я находил в этом утешение изоляции, удерживая в сердце своем бесконечность… Я дышал чужим воздухом, ел чужую еду, жил в чужом доме, спал на чужой кровати, пользовался чужим арпанетом… И, лишь там, сидя на вышине семидесятиэтажного дома, глядя в спокойствие растаявшей воды, я заносил в блокнот тишину, постигая некую безусловную истину, освобождая разум, разрывая круги сансары – бесконечную смену Рождения и Смерти, ел фиги и пил маисовое пиво: достигая полного просветления… И мне нужны были эти Поля Иару, эти поля галлюциногенных камышей)… Шел по неизбежности электрической железной дороги, земляное полотно которой, проросло: трёхрёберником и побегами вайя, нетронутое человеком, девственно чистое; неторопливо шел, под метилфенидатом, в густоте викторианского смога, оставив за спиной: деревянный куб заброшенного покосившегося изжитого дома, выполненного в стиле модерн – замкнутая кривая на плоскости оптической иллюзии, шел меж двух стен растущих по обочине этой транспортной артерии – подсолнухов, высотой около двух ярдов, шел уверенной походкой социального изгоя, позади канатного трамвая, обклеенного ретро-рекламой около-колы, ползущего плавно, очень медленно… передо мной; я пил тыквенный латте