Чайки умирают над морем. Наталья Константиновна Кохановская

лакированной двери висела ламинированная табличка, на которой красовались аккуратные черные буквы: «Главный врач отделения хирургии Уваров Станислав Анатольевич». Собравшись с духом, Рита постучала, негромко, но уверенно. Сомнения вновь захлестнули с головой: зачем она пришла? Разве сможет ей помочь хоть кто-то? Сердце забилось быстрее, руки затряслись. Рита боялась, что Станислав Анатольевич, как и Добровольских, пошлет ее куда подальше, выскажет все про ее глупость и недальновидность.

      – Станислав Анатольевич, к вам можно? – Рита робко заглянула в кабинет, готовая сбежать в любое мгновение. Но стоило увидеть врача, как бежать уже никуда и не хотелось. Нет, он никогда такого не скажет, это совершенно другой человек с такими добрыми, выцветшими глазами, который столько для нее сделал, так поддерживал на протяжении нелегкого пути, когда Олег был в реанимации и когда умер.

      За большим письменным столом сидел пожилой хирург. Солнечные лучи блеском ложились на абсолютно седую голову.

      – Да, – он вопросительно смотрел на нежданную гостью, жену недавно ушедшего пациента. Он хорошо запомнил Маргариту Николаевну, как она дневала и ночевала у палаты. Было в ней что-то особенное, совсем юное, светлое, познавшее горе не по годам. – Проходите, Маргарита, – он жестом пригласил ее.

      Врач снял очки в массивной черной оправе и положил рядом на стол.

      – Станислав Анатольевич, я к вам… – начала Маргарита, но слова болезненным комом застревали в горле. Накопленные беды нахлынули разом, и сдержать их не осталось сил. Они пробили оборону, которую Рита отчаянно старалась держать в кабинете раздраженного Добровольских, перед медсестрами, осуждающими ее действия, в белом больничном коридоре.

      – Помогите, пожалуйста… – голос задрожал, на глаза навернулись слезы. – У меня… у ребенка… – больше сказать не получилось ничего, Рита обеими руками держала папку и всхлипывала, опустив глаза в пол.

      Врач нахмурился. Маргарита Николаевна сильно изменилась с их последней встречи. Когда они увиделись впервые, он видел в ее взгляде трепет и надежду, что муж поправится, выйдет из больницы. Потом видел в карих глазах боль, которую уже никто и ничто не сможет унять, даже сейчас, на дне зрачков, трепыхалась та самая не затихающая боль. Теперь в этом измученном, уставшем взгляде было еще что-то. Что-то испуганное, затравленное и отчаявшееся, стоявшее на грани безумия. Он по опыту понимал, что если сейчас человека оттолкнуть, то человек шагнет в пропасть, из которой не будет возврата.

      Сейчас на ней лица не было: кожа бледная, щеки впали, стройность превратилась в болезненную худобу, в черных волосах появились седые проблески.

      – Тише, Маргарита, тише, – все тот же спокойный голос. Голос не простой, обладающий какой-то магической притягательностью, почти гипнотический.

      Станислав Анатольевич поднялся из-за стола, налил в граненый стакан воды из кувшина, протянул Рите.

      – Так. Давайте-ка водички выпейте. Присядьте.

      Голос и вправду действовал, как