Уходи под раскрашенным небом. Елена Сергеевна Тулушева

узорчатыми, поскольку от них остались лишь маленькие острые обломки.

      Второй дар был от премудрого Шепарда. Его дневник. Из коричневой замши с золотыми выгравированными инициалами, явно подаренный за много лет до болезни; подаренный не с жалостью или нежностью, но с восхищением и уважением; не ошеломленному диагнозом человеку, а сильному, может быть, властному мужчине – так много было в этом сочетании фактуры и цвета. Плотные благородно-желтые страницы, не испорченные типографским отбеливанием, каждая с тиснением, прошитые вручную шелковыми бежевыми нитями. Никаких тебе пошлых календарей или разлинованных расписаний, никаких прорезей под ручку или креплений под телефон. Эта вещь выбиралась под человека, возможно, в те времена, когда каждая вещица еще несла свой особенный смысл.

      Как странно, ей казалось, что дневники ведут только женщины, пытаясь усмирить свои чувства, выплескивая их неровными строчками. Шепард вел дневник своего ухода. С момента постановки диагноза. Как раз из-за этого дневника или благодаря нему, шеф вовремя изъял у нее все четыре «дара».

      Она все еще отчетливо помнила тот день «крещения». Кабинет был оформлен в индийском стиле, хоть и с присущим ее компании минимализмом: яркие цвета и роспись на стене, фиолетовые занавески, ароматические палочки. Она сидела за столом и плакала над строчками: «Мы в ответе за тех, кого приручили, но мог ли я предвидеть, что буду так немощен? Для Кити я, кажется, нашел чудесную семью. Их девочка приходила сегодня и так нежно ее обнимала. А Кити, всегда яростно выпускающая когти на любую попытку к ней прикоснуться, Кити вдруг стала такой покладистой, даже не шевельнулась. Понимала, что ей теперь нужно привыкать. Лежала на коленях и только поглядывала на меня, как будто не с осуждением, но с разочарованием…».

      И в этот момент вошел шеф. Тогда еще бодрый, уверенный в себе и своем деле, Маркус нес такую энергию, что приходящие доверяли ему кажется беспрекословно. И вот он говорит ей что-то, по привычке неспешно прохаживаясь по кабинету, глубоко запустив руки в карманы вельветовых свободного кроя брюк. В какой-то момент его взгляд падает на стол, на раскрытый дневник. И взгляд этот становится резко холодным.

      – Прошу прощения, а что вы читаете?

      – Дневник. Дневник покойного Шепарда. Он ушел около месяца назад, неоперабельная аневризма, помните?

      – Естественно я помню. Для чего у вас его дневник?

      – Я… я… – Тогда она растерялась, ощущая, что видимо в чем-то виновата, но никак не понимая, в чем именно. – Он сам отдал! Он просил сохранить, прочесть в память о нем. Передал его лично мне, сказал, что детям оставлять не хочет, чтобы не ранить, у них и так много от него останется.

      Шеф смотрел на нее уже не зло, но как будто разочарованно или озадаченно, как тренер на любимого, но проигравшего сегодня подопечного.

      – То есть вам самой не показалось странным, что детей он решил «не ранить», а вас «одарил»?

      Элизабет сидела молча, от страха (трехмесячный