Размышления в окружении мотыльков. Путь детства. Роман Игоревич Журко

мы будем рисовать портреты своих пап! Их мы подарим им на 23 февраля! Все знают, как выглядят их папы? Ха-ха-ха. Приступаем!

      Ну и ну. Восьмимартовский кошмар умылся во мне. В подмышки просочился холодный пот. Меня снова настигли и воткнули кисточку в горло. Я значительно повзрослел, отчего симптомы от портретной фобии развились еще отчетливее. Почти бесконтрольно. Руки мои начали дрожать. Я, конечно, приступил к рисованию, и лысая голова папы выходила сносно до поры до вре-ме-ни, но вот когда дело дошло до кожи… пот превратился в весенние ручейки, небольшие, но в них вполне можно было утопить с десяток солдатиков, если всунуть их туда головой. Прямо в весну! Я резко бросил руку в коричневую краску! В белую! Начал покрывать папино лицо… и… кошмар воплотился в жизнь и плоть быстрее, чем я ожидал… коричневый цвет не пропадал, и папино лицо мигом покрылось коричневым, как картофельной шелухой. Что делать было дальше, я не представлял, поэтому оставил так. Тяп-ляп! Лозунг новой экзистенциальной философии, поразившей мой ум во втором классе. Просто глаза сделал более зелеными, а на рубашку добавил клетки. Но вердикт учительницы… был подобен ядерному взрыву, который разметал мою нервную систему, как Хиросиму:

      – Что-то папа у тебя какой-то нерусский, ха-ха-ха!

      Весь класс засмеялся. Нет. Заржал, как стадо бешеных пони. Я – в горючие слезы. Обида залилась в сердце, карманы и рюкзак. Слезы не останавливались. Сначала меня отвели в медпункт, дали валерьянку, я посидел под плакатом о том, как правильно чистить зубы и вернулся обратно в класс. Там уже сидели старшеклассники, которые учились во вторую смену. Меня посадили на отдельный стул позади парт, вызвали в школу маму, чтобы она меня забрала. Боль, скопившаяся во мне, не исчезала, и в голове звучало одно: «что-то папа у тебя какой-то нерусский!»

      Папа уже с нами не жил, причина его ухода оставалась невыясненной до конца. Мне стало жалко, что я ничего не подарю ему на 23 февраля. Жалко, что ничего не выходит. Кожа ненастоящая, а позор навсегда. Ни папы, ни его портрета. Что я тебе сделал, акварель?! Внутренность моя ныла от всего этого.

      Мама, конечно, скоро приехала, ее вызвонила наша Татьяна Викторовна. По дороге домой купила мне Kinder Surprise. Внутри был довольный танцующий пингвин с банданой на шее. Шоколад растаял во рту.

      – Вот видишь, сын, все не так плохо. Я хотела подождать до 23-го с подарком, но, так и быть, подарю сегодня.

      Мы зашли в квартиру, разделись и я начал заинтересованно следить за мамой.

      – Зайди в комнату.

      Я зашел. И тут послышался звук двигающегося стула и скрип дверец, прикрывающих наши антресоли.

      – Выходи! – радостно крикнула мама.

      – Только глаза закрой!

      Я покидаю свою комнату на ощупь. Чувствую руками дверной проем, книжный шкаф…

      – А теперь открывай! Только я упаковать забыла…

      Глаза открылись. В натянутых маминых руках лежали акварельные краски «Ленинград». Сердце мое съежилось, как мошонка под холодной водой, но лицом