Преднамеренная. Ефим Мыгин

в ближайшую дверь. Номера на ней не было, но над глазком висела приклеенная на прозрачный скотч бумажка с нарисованным синими чернилами знаком: спираль, и глаз. Наверное, подумала я, в народном докторе снова учат лечить геморрой по заветам предков.

      Дверь не открыли, я постучала в следующую. Присмотревшись, нашла кнопочку звонка, надавила. Лампочка на весь коридор была одна, тусклая, ватт на сорок, тени от неё были изжелта бурые, от этих теней и общей запущенности меня мутило всё сильнее. Я почти отчаялась и решилась идти дальше, вглубь коридора, где волнообразно шевелилась темнота, когда дверь распахнулась, хозяйка квартиры выглянула, взяла по-свойски меня за запястье и ввела внутрь. Внутри было душно и жарко, и неудивительно – я заглянула на кухню, проходя мимо, и увидела, что все четыре конфорки зажжены, и на всех что-то варится, переливаясь серой пеной через края кастрюль. Запах стоял ужасный, но я ничего не сказала, потому что в чужой монастырь со своим уставом не лезь, и, в конце концов, всегда остаётся элементарная вежливость. Отец хозяйки, как и она сама, косой, покрытый неопрятной редкой шерстью, принял меня из её рук в комнате и усадил напротив себя на табурет. Табурет был старенький, сидение оказалось не закреплено и при каждом неловком движения норовило свалиться, так что я решила не двигаться. Отец хозяйки оттопырил губу и посмотрел на меня тревожно и подслеповато. В дрожащих руках он сжимал газету: я рассмотрела кусочек заголовка, что-то про коррупцию. Я понимала, что если сейчас дам слабину – буду втянута в нудный и бессмысленный разговор. Вонь становилась всё сильнее, словно они варили гнилую курятину.

      – А можно мне от вас позвонить? – спросила я, и отец хозяйки ещё сильнее оттопырил губу – с губы потекла слюна, закапала ему на впалую грудь, прикрытую нечистой майкой. – Мне ненадолго, – заверила я. Отец хозяйки наклонился и ухнул.

      – Я не хотела вас обидеть, – сказала я, поднимая руки, но он ещё больше расстроился, наклонился ко мне ближе, задрожал слюнявыми губами и раздул ноздри, подвывая и урча. Хозяйка, почувствовав беду, примчалась с кухни, мерно бухая кривыми и толстыми ногами, тоже завыла, показывая редкие зубы, каждый – с фалангу указательного пальца. Когти её заскребли по дверце секции, и я поняла, откуда царапины, которые я заметила на стенах, и почему обои в коридоре висят лохмотьями; надо же, а я думала, что у них тоже неладно в семье, хорошо, что не спросила, неловко бы вышло.

      Дверь хлопнула, хозяйка обернулась, поскуливая. Я уже поняла, что телефона тут не допросишься, и попыталась встать. Сидение табуретки свалилось мне под ноги.

      – Извините, – сказала я. От запаха варёной гнилятины мне было совсем нехорошо.

      – Уж они извинят, – сказала девушка с остановки, заглядывая в комнату. – Вот ты где, ну ты, конечно, спринтер. Пошли давай, что стала. Ап, ап! Ножками.

      Я заплакала от усталости и страха, но позволила ей взять себя за руку и вывести из квартиры. Хозяйка и её отец наблюдали за нами, молча и синхронно подёргивая верхними губами.

      6.

      Мы