Формула смерти – 2020. Издание четвёртое. Исправленное и дополненное. Евгений Черносвитов

головного мозга.

      Тамара Амплиевна и Наталья Николаевна не читали Хорхе Луиса Борхеса. Аргентинский писатель ничего не слышал о работах советских ученых. Но, именно эти три человека почти одновременно, каждый по своему наглядно показали иллюзорность времени и пространства, переживаемых человеком, как «здесь и сейчас», и все, вытекающие из этой иллюзии, последствия (читайте Борхеса!). Я написал около 100 статей, опубликованных с 1972 по 1985 г.г. в «Философских науках», «Вопросах философии», «Вопросах психологии», в «Журнале невропатологии и психиатрии им. С. С. Корсакова», в материалах съездов философов, психологов и психиатров, посвященных структуре и деструкции сознания. Так постепенно создавалась мной гипотеза о конечности человеческой жизнедеятельности, которую можно измерить, когда угодно. То есть, в любой отрезок времени жизни человека, можно с математической точностью узнать, на сколько еще лет она (эта жизнь) рассчитана. Так я вывел формулу смерти.

      Я уже знал, что функциональная асимметрия человека (нагляднее всего – лица), уменьшается с годами, как бальзаковская шагреневая кожа, когда познакомился с ленинградским художником Анатолием Захаровичем Давыдовым. Это было время, когда вокруг смерти Сергея Есенина шли жаркие споры: покончил ли он жизнь самоубийством, или его убили? По просьбе Василия Ивановича Белова, я ввязался в эти споры и выступил с серией статей, как бывший судебно-медицинский эксперт и как философ. Одна из моих статей попала в руки Давыдова, и он пригласил меня к себе в гости. У него была копия посмертной маски Есенина и собственный метод исследования предсмертных эмоций. Давыдов написал даже статью о последних минутах жизни Есенина. Статья называлась «Перед смертью он плакал». Анатолий Захарович показал мне, как он высвечивает переживания, запечатленные на посмертной маске. В кромешной темноте своей мастерской, держа в руке маску Есенина, он зажег свечу и начал медленно водить ей по определенным направлениям над маской. Лицо поэта «ожило», и он действительно «заплакал». Когда я смотрел на Давыдова и Есенина, на их лица, в пламени свечи, то испытал то, что называют по-французски deja vu. Только потом, вернувшись в Москву, я вспомнил, что одна из первых моих статей о сознании называлась «Зеркало, свеча и лицо», в которой я рассматривал древний магический ритуал племени бойя кельтов. Жрец в полной темноте освещал лицо испытуемого свечой, водя ею по определенным направлениям, и смотрел, что отражается в кадке, до краев наполненной водой. Таким образом, он читал книгу судьбы человека. У славян тоже есть нечто похожее для гадания. Человек в полной темноте садится между двумя зеркалами и освещает с разных сторон поочередно свое лицо свечой, смотря в зеркальный коридор, образуемый отражением зеркал друг в друге.

      Но самое главное, что я увидел тогда, в мастерской Анатолия Захаровича Давыдова,