Океан в изгибах ракушки или Синяя рыба. Валерий Игоревич Саморай

всмотрелся в силуэт, ловя каждое движение, но лишь старые тряпки беспорядочно трепыхались на ветру. Этот страж замер. А остальные? Секунду назад казалось, что они стали на шаг ближе, но теперь… всё было как обычно. Кроме одного. Там, где чучело низко склонялось к земле, теперь возвышалась высокая худощавая фигура в капюшоне, обращённая к нему.

      – Эй, парень! – вдруг раздалось из глубины мрака его одежд. Костлявые руки одёрнули капюшон, и из него вылезла худая человеческая голова. На молодого учёного, как стервятник, смотрел суховатый старик, вытянув к нему тонкую жилистую шею. Рядом с ним стоял низкий раскладной стул, сидение которого было обтянуто облезлой серой кожей. – Ты знаешь, что все земли вокруг – мои? И дорога – тоже моя. И каждый, кто проходит по ней, должен мне платить. А ну иди сюда!

      Этот голос – хриплый и дерзкий – вырвал Пара из мира теней и вернул на его землю. Поправив на себе рюкзак, он спустился к подзывавшему, ругая себя за непростительное суеверие, одолевавшее его несколько мгновений назад.

      – Здравствуйте, меня зовут Пар, – навстречу старику протянулась рука приветствия.

      Человек брезгливо посмотрел на вытянутую ладонь.

      – Господин! – ответил тот. – Называй меня господином. Потому что я хозяин этих полей. И вон тех. И тех тоже, – при каждом слове старик небрежно размахивал руками, показывая, где именно располагаются его владения, словно пытался оторвать и выбросить собственную кисть. Пальцы, малоподвижные, подобно мешку его одежды, падали вниз вместе с рукой после каждого такого броска, пока не приходилось показывать этой рукой ещё раз. Вблизи старик уже не казался очередным пугалом, и было видно, насколько сильно он от них отличается. На теле у него были дорогие дворянские одежды, украшенные драгоценными запонками, значками и кулонами. Но из-за сильной помятости, засаленности и потёртости на многочисленных местах, костюм казался небрежно наброшенным мешком, которым вытирали пол после удачной пирушки. Под пальто у старика виднелась синяя рубашка, но на ней было столько всего нашито и навешано, что её синева едва просвечивалась сквозь толстый слой побрякушек. Не было никаких сомнений, что весь свой убогий и неопрятный вид господин старался компенсировать бесчисленным количеством брошек и кулонов, нацепленных себе на грудь. Его лицо было очень худым. Первыми, что бросалось в глаза, были глубокие впалые щёки. Наполовину посидевшие усы и борода оказались единственным, что было тщательно ухоженно. – Это всё моё – всё-всё моё! И я здесь господин. А ты здесь никто. Так – только прохожий.

      –Я не знал, что эта дорога кому-то принадлежит. Если вас это задевает – я могу повернуть назад.

      – Ага, назад! А как ты пойдёшь назад? Опять по моей дороге? Или через мои поля? Топтаться по ним будешь? Как топтался по ним, когда подходил ко мне? Я же видел! Я следил! Топчутся тут, ходят всякие. А потом из-за вас у меня ничего не растёт. Морковь мою потоптал. Мою! Вон что с ней сделал, – и старик тем же жестом отброшенной