Ветхое дворянство. Денис Олегович Кочетков

самого себя, все же не лезу биться с церквами и архиереями, вооружившись томами Гегеля или Фейербаха. Между тем я далеко зашел, простите мне это; не обращайте на меня внимания, нужно было выговориться.

      – Нет, нет, вы интересные все вещи говорите! – одухотворенно произнесла Елена, взяв Копейкина за руку. – Только, пожалуйста, доскажите, что же стало с вашим знакомцем.

      – С фанатиком-то? Говорят, будто его отлучили от церкви за ересь и жестокость (неизвестно какую), после чего он то ли повесился, то ли утопился в Москве-Реке. Так сказать, поставил крест на себе, вере и всех своих идеях. Таких людей я, признаться не люблю больше всего, – тут Копейкин даже случайно стиснул ладошку Елены. – Уж, если назвал себя последователем чего-либо, так следуй до конца! Нужно верить в свой идеал, не отступать от выбранного пути, жить идеей! Идея – это все, это смысл человеческой жизни! Например, поп живет, чтобы просвещать христиан о законах Божьих; Философ-материалист, последователь Молье, Фейербаха, Гегеля, живет ради убеждения народа в его свободе, в его великом природном начале; врач живет, чтобы изобретать лекарства и дарить людям здоровье и жизнь… и так далее. Поверьте, переступить через свою идею, оставить ее позади несовершенной – гиблое дело! Верьте в идею, поклоняйтесь ей, но не бросайте…

      Между тем они подошли к храму, и Копейкин смиренно умолк, чтобы дать Елене настроиться на предстоящую молитву.

      Во время обедни она пыталась молиться о себе и отце, но ее постоянно отвлекало присутствие Валерьяна Аполлинариевича. Признаться, его рассуждения тронули ее наивную душу. Она читала молитвы скромнее и ленивее прежнего, ниже кланялась и не чувствовала легкость в душе. Ее тело впервые взвыло ломкой в спине и отеками рук. Ей захотелось покинуть службу… Однако ж, этого, к счастью, не произошло.

      Тем временем в доме Зарецких от сна пробудился Лев Аркадьевич. После «ночных бесед» у него жутко болела голова. Не имея сил, что бы встать он впервые воспользовался колокольчиком, услышав который прибежала Аннушка.

      – Аннушка, милая, подай чаю и раствори занавески, – жалобно протянул он.

      Шторы распахнулись, и Зарецкий увидел за окном дождь.

      – Что это? – приподнявшись, спросил он. – Мне плохо! Мне, право, плохо! Я не верю в то, что сейчас за окном; отвори раму, впусти воздух с улицы в комнату.

      Аннушка открыла окно и побежала вниз за чаем.

      – Нет, – забормотал Зарецкий, – это неправда; я должен был пойти сегодня к Наташе, моему ангелу; я должен был гулять с ней до вечера, наслаждаться ее чудным голосом, вдыхать аромат ее волос, глядеть ей в самые глаза, темные многогранные зеркала души. Нет, я не хочу одиночества, мне нужна Наташа! – вскрикнул вдруг он. – Аннушка, Аннушка, скорее помоги мне, мне больно, – едва не плача, как ребенок, завопил Зарецкий. – Иди ко мне, Аннушка, брось чай, только утешь меня.

      На крики и стоны прибежала взволнованная Аннушка и припала к постели,