Графиня де Монсоро. Александр Дюма

для щек, то есть для моей внешней оболочки, пусть будет так, сын мой, вот все, что я могу сказать.

      Генрих пожал плечами с видом человека, не расположенного развлекаться шуточками столь низкого пошиба.

      – Оставьте меня в покое, – сказал он, – вы несете вздор.

      Затем повернулся к Сен-Люку:

      – Ну как, сын мой, прошла твоя голова?

      Сен-Люк поднес руку ко лбу и испустил жалобный вздох.

      – Вообрази, – продолжал Генрих, – я видел Бюсси д’Амбуаза. Ай! Сударь, – воскликнул он, обращаясь к куаферу, – вы меня обожгли.

      Куафер бросился на колени.

      – Вы видели Бюсси д’Амбуаза? – переспросил Сен-Люк, внутренне трепеща.

      – Да, – ответил король, – можешь ты понять, как эти растяпы, которые на него впятером набросились, ухитрились упустить его из рук? Я прикажу колесовать их. Ну а если бы ты был с ними, как ты думаешь, Сен-Люк?

      – Государь, вероятно, и мне посчастливилось бы не больше, чем моим товарищам.

      – Полно! Зачем ты так говоришь? Ставлю тысячу золотых экю, что на каждые шесть попаданий Бюсси у тебя было бы десять. Черт возьми! Надо посмотреть, как это у тебя получается. Ты все еще дерешься на шпагах, малыш?

      – Ну конечно, государь.

      – Я спрашиваю, часто ли ты упражняешься в фехтовании.

      – Почти ежедневно, когда здоров, но, когда болею, я ни на что не гожусь.

      – Сколько раз тебе удавалось задеть меня?

      – Мы фехтовали примерно наравне, государь.

      – Да, но я фехтую лучше Бюсси. Клянусь смертью Христовой, сударь, – сказал Генрих брадобрею, – вы мне оторвете ус.

      Брадобрей упал на колени.

      – Государь, – попросил Сен-Люк, – укажите мне лекарство от болей в сердце.

      – Ешь побольше, – ответил король.

      – О государь, мне кажется, вы ошибаетесь.

      – Нет, уверяю тебя.

      – Ты прав, Валуа, – вмешался Шико, – я и сам испытываю сильные боли не то в сердце, не то в желудке, не знаю точно где, и потому выполняю твое предписание.

      Тут раздались странные звуки, словно часто-часто защелкала зубами обезьяна.

      Король обернулся и взглянул на шута.

      Шико, в одиночку проглотив обильный ужин, заказанный им на двоих от имени короля, весело лязгая зубами, что-то поглощал из чашки японского фарфора.

      – Вот как! – воскликнул Генрих. – Черт возьми, что вы там делаете, господин Шико?

      – Я принимаю помаду внутрь, – ответил Шико, – раз уж наружное употребление мне запрещено.

      – Ах, предатель! – возмутился король и так резко дернул головой, что намазанный помадой палец камердинера угодил ему прямо в рот.

      – Ешь, сын мой, – с важностью проговорил Шико. – Я не такой деспот, как ты; наружное или внутреннее – все равно, оба употребления я тебе разрешаю.

      – Сударь, вы меня задушите, – сказал Генрих камердинеру.

      Камердинер упал на колени, как это проделали до него куафер и брадобрей.

      – Пусть