Восьмерка, которая не умела любить. Валерия Леман

чего? – удивился тот, бросив на меня короткий взгляд и тут же распрямляясь. – Что-то случилось?

      – Не знаю. – Я для чего-то огляделся. – Кажется, Заки пропал.

      – Пропал? – еще больше удивился Васек, снимая испачканные землей перчатки. – Хм, только что резал хлеб на террасе. Я лично достал жаркое из духовки и, пока горшочки остывают, решил закончить свою работу здесь, а Заки попросил нарезать хлеб. Куда же он делся?

      Хотел бы я это знать! С другими людьми подобных вопросов просто не возникает, но мой друг – особый случай. Заки способен встретить снежного человека или быть укушенным акулой в центре Москвы, утонуть в ванне – перечислять варианты можно бесконечно. Я внезапно проговорил вслух детскую считалочку: «Раз, два, три, четыре, пять – я иду искать». Васек посмотрел на меня как на больного и промолчал. А что тут скажешь? Если Заки не найти…

      И я пошел искать.

      Я иду искать

      Васек с явным удовольствием остался в доме за хозяина – поедать жаркое по-деревенски в горшочках и пить коньяк, а я, не рискнув сесть за руль моего лимонного «Пежо», прошелся с полквартала, прежде чем поймал такси.

      Вопрос «Где искать Заки?» остался бы без ответа, если бы я стал строить предположения о том, что могло случиться с моим другом в те пять-десять минут, что тот резал хлеб на террасе. Повторюсь, список возможных его приключений безграничен. Поэтому я просто отправился в доброе старое общежитие Школы на Галушкина, чувствуя необъяснимое доверие к этому варианту.

      Впрочем, возможно, дело тут не в моей изумительной интуиции, а в простом знании предмета, то есть Заки. Легко представить, как он, нарезая хлеб и чувствуя себя при этом глубоко несчастным, мысленно накручивает одно на другое: статус главного подозреваемого в убийстве, присутствие невидимого убийцы, смерть Каси… В конце концов, его нежная натура должна была возопить: «Хочу радости, веселья, удовольствий!» Заки просто обязан был кинуться в омут разгула, чтобы не умереть от страха и тоски. А уж лучше общаги, где прошла его бурная юность, для разгула ничего не придумаешь.

      Уже начинало темнеть, когда я подъехал к шестнадцатиэтажной махине общежития с ярко освещенным стеклянным входом под козырьком. Сидя на ступеньках, молодые латины курили, что-то бойко обсуждая на своем гортанном языке. Входная дверь была вдребезги разбита (кто-то смел осколки в угол), и я в очередной раз восхитился темпераментом вгиковцев – нигде больше не пьют с таким размахом. Что ж, если Заки здесь, то его легко понять.

      А он действительно оказался здесь – у давешних экономисток на пятом этаже. Сидел, по-турецки скрестив ноги, посреди разложенного двойного дивана и с чувством исполнял свою любимую песню про «конфетки-бараночки». Одно это уже говорило о хорошей кондиции.

      – Брат! – закричал Заки развязно, едва я появился в комнате. – Представь себе, я был прав – Света не экономистка, а киновед. Скажи ему, Света!

      Я сел у стола рядом с той самой девушкой, показавшейся мне сейчас даже