Секреты, которые мы храним. Три женщины, изменившие судьбу «Доктора Живаго». Лара Прескотт

еще когда я была девочкой, – произнесла я, чувствуя себя крайне глупо.

      Он улыбнулся, и я увидела щель между двумя его передними зубами.

      – Я сейчас работаю над романом.

      – А о чем он? – спросила я, проклиная себя за то, что расспрашиваю писателя о еще незаконченном проекте.

      – О старой Москве. Той, которую вы слишком молоды, чтобы помнить.

      – Это очень интересно, – произнес Константин. – Поговорим о нем в моем кабинете.

      – Буду рад снова вас увидеть, Ольга Всеволодовна, – сказал Борис. – Приятно слышать, что у меня все еще есть поклонницы.

      Вот так все и началось.

      Я опоздала на наше первое свидание, а он, наоборот, пришел раньше времени.

      Борис сказал, что он рад, что добрался до Пушкинской площади за час до свидания, и с удовольствием наблюдал за тем, как голуби один за другим устраивались на голове памятника поэту, словно живые крылатые шапки. Мы сели на скамейку, он взял мою руку и сказал, что с момента нашей встречи только обо мне и думал. Думал о том, как я буду подходить к нему, сяду рядом с ним на скамейку, и как он возьмет меня за руку.

      С того дня каждое утро он ждал за дверью моей квартиры. До работы мы шли по бульварам, по паркам и площадям, переходили мосты с одной стороны Москвы-реки на другую. Мы шли без определенного маршрута. Яблони были в цвету, и весь город благоухал медом и чем-то гнилым.

      Я рассказала ему все: о моем первом муже, которого я в один прекрасный день застала повесившимся в нашей квартире, и о втором, который умер у меня на руках. О мужчинах, с которыми я была до них, и о мужчинах, с которыми была после. Я говорила о своих радостях и о своих унижениях. Я рассказывала ему о своих «тихих» радостях: о том, как мне нравится выходить первой из вагона, о том, что расставила на полке в ванной все свои флаконы духов и баночки кремов этикеткой наружу, и о том, как люблю по утрам есть кислый вишневый пирог. Первые несколько месяцев я только и делала, что говорила, а Борис слушал.

      К концу лета я стала называть его Борей, а он меня – Олей. Люди вокруг начали говорить о нас. Больше всех говорила моя мама. «Это просто неприемлемо! – говорила она столько раз, что и не сосчитать. – Он же женатый человек, Ольга».

      Но я знала, что Анатолию Сергеевичу будет неинтересно читать такие признания. Я знала, какие признания его интересовали. Я запомнила его слова: «Судьба Пастернака теперь зависит от того, насколько правдиво вы все это напишете». Я снова взяла ручку.

      «Дорогой Анатолий Сергеевич Семенов,

      «Доктор Живаго» – это роман о докторе.

      Действие происходит между двумя войнами.

      Эта книга о Юрии и Ларе.

      Эта книга о старой Москве.

      О старой России.

      О любви.

      О нас.

      Доктор Живаго – не антисоветчик.

      Когда через час Семенов вернулся, я передала ему мое письмо. Он посмотрел его и перевернул.

      – Завтра еще раз попробуете, –