Пелэм, или Приключения джентльмена. Эдвард Джордж Бульвер-Литтон

чувствительный жонглер тарелками прижал руку не то к желудку, не то к сердцу и тяжко вздохнул.

      – Когда будет обед? – спросил я. Этот вопрос несколько отрезвил официанта.

      – Через два часа, месье, через два часа, – и, со значительным видом крутя салфетку, мой меланхоличный знакомец помчался встречать новых постояльцев и жаловаться им на свое пищеварение.

      Приведя в надлежащий вид себя самого и свои бакенбарды – два занятия, которые следует строго различать, – трижды зевнув и выпив две бутылки содовой воды, я отправился прогуляться по городу. Я шел не торопясь, как вдруг кто-то меня окликнул. Обернувшись, я увидел перед собой сэра Уиллоуби Тауншенда, допотопного баронета, любопытную окаменелость, свидетеля чудесных времен, когда в Англии еще царил тот старинный уклад жизни, который был сметен бурным вторжением французских нравов, создавших из обломков старого новый порядок и новых людей.

      – Ах! Дорогой Пелэм, как поживаете? А достойнейшая леди Фрэнсес, ваша мать, и милейший ваш отец – все в добром здоровье? Рад это слышать! Раслтон, – продолжал сэр Уиллоуби, обращаясь к мужчине средних лет которого держал под руку, – вы помните Пелэма – настоящего вига – закадычного приятеля Шеридана[228]? Позвольте представить вам его сына. Мистер Раслтон – мистер Пелэм, мистер Пелэм – мистер Раслтон.

      Как только я услышал это имя, на меня нахлынули воспоминания; передо мной стоял современник и соперник Наполеона – самодержавный властитель обширного мира мод и галстуков – великий гений, перед которым склонялась аристократия и робели светские люди, кто небрежным кивком приводил в трепет самых надменных вельмож всей Европы, кто силою своего примера ввел накрахмаленные галстуки и приказывал обтирать отвороты своих ботфорт шампанским, чьи фраки и чьи друзья были одинаково изящного покроя, чье имя было связано со всеми победами, какие только может одержать величайшая в большом свете добродетель – наглость, – прославленный, бессмертный Раслтон[229]. Я распознал в нем родственный мне, хотя и более высокий, ум и низким поклоном выразил преклонение, подобное которому мне еще не внушал ни один человек.

      Судя по всему, это столь очевидное восхищение понравилось мистеру Раслтону; на мой поклон он ответил с шутливой важностью, пленившей меня; он предложил мне ту руку, которая была не занята, а я с радостью согласился, и мы втроем продолжали прогулку.

      – Стало быть, Раслтон, – сказал сэр Уиллоуби, продолжая начатый разговор, – стало быть, вы довольны своим пребыванием здесь? Я думаю, среди англичан для вас есть чем позабавиться; не забыли еще искусства высмеивать людей, старина?

      – Даже если б я его забыл, – ответил мистер Раслтон, сильно растягивая слова, – встречи с сэром Уиллоуби Тауншендом были бы достаточны, чтобы я снова вспомнил его. Да, – продолжал после минутного молчания сей восхитительный обломок прошлого, – да, в общем, я доволен своей жизнью здесь; мне нравится, что у меня спокойная совесть и чистая рубашка; чего еще человек может желать? Я подружился с прирученным скворцом и научил его

228

Шеридан Ричард Бринсли (1751–1816) – английский писатель, автор сатирических комедий «Школа злословия» (1777), «Поездка в Скарборо» (1777) и др. Будучи вигом, Шеридан принимал активное участие в политической борьбе этой партии. Поэтому отца Пелэма, «заядлого вига», и рекомендуют как «друга Шеридана».

229

Раслтон – прототипом этого образа послужил Джордж Брайэн Брамел (1778–1840) – «Щеголь Брамел», король лондонских денди, друг принца Уэльского, Байрона и Мура, остроумный собеседник а законодатель мод («как денди лондонский одет», – говорит Пушкин об изысканном костюме Онегина).