Конец света отменяется. Кирилл Кащеев

на плечи, застегнется на круглые, черные пуговицы с четырьмя дырочками, пустота поглотит ее. Гладкий мех забьет рот, подавляя крики, закроет глаза, залезет в нос, мешая дышать. И она будет вечно вариться в жарких, душных недрах крысиного меха, растворяясь, как камни, только медленно, очень медленно…

      Девочка всхлипнула и побежала вновь. Прыжок, прыжок, с камня на камень! Один оказался гладким и скользким, как лед, Кисонька зашаталась. Поток лавы выбросил гибкое, как у спрута, щупальце, которое вкрадчиво обернулось вокруг щиколотки. Щупальца спутывали колени, обвивали бедра. Кисонька попыталась сорвать эти путы, и те захлестнули запястья. Темная тень упала на нее. Шуба шла прямо по лаве, и рукава ее были широко распахнуты, точно собирались обнять. Девчонка судорожно рванулась, и тут же темное, жаркое, страшное накинулось на нее, накрывая с головой. Она закричала, изо всей силы лягнула ногой… и с глухим «бум!» сверзилась с дивана.

      Надежда Петровна, мама Вадьки и Катьки, стояла в паре шагов от нее, выставив перед собой покрывало, будто щит.

      – Я тебя укрыть хотела, ты плед сбросила… – испуганно пролепетала она.

      Тяжело дышащая, мокрая, как из-под душа, Кисонька огляделась. Она сидела на полу – ноги ее плотно спутал сброшенный во сне плед. Было жарко, а жесткая шерсть царапала ступни как наждаком.

      – Не надо, – пробормотала Кисонька. – Я… Я вас лягнула? Извините, я не хотела, мне кошмар приснился.

      – Ничего… – неуверенно ответила Надежда Петровна. – Это ты извини, – она понизила голос до шепота, косясь на спящую на разложенном диване Мурку и Катьку на соседней кровати. – Я пойду завтрак делать, а вы еще можете полчасика полежать, – и тихонько вышла.

      Кисонька выпуталась из пледа, заползла обратно на диван и тут же натянула плед себе на плечи – теперь ее била дрожь.

      – Ты чего диван качаешь? – сонно пробурчала сестра и перевернулась на другой бок. Старый диван с разболтанными пружинами закачался еще больше – прямо как море, на которое они собирались!

      – Шубу во сне видела. Из крыс, – пробурчала Кисонька.

      Мурка приподняла встрепанную голову, вызвав новое качание дивана.

      – Вот уедем, и все будет в порядке! – пробормотала она, пытаясь снова устроиться поудобней.

      Оптимистка Мурка, верит в людей. В смысле, что люди гораздо больше хотят хорошего себе, чем плохого окружающим, и за каждым преступлением обязательно стоит выгода. Если даже человек, по сути, гад, но потерять от преступления может больше, чем приобрести, будет он сидеть тихо и никого не беспокоить. А Кисонька за время работы в «Белом гусе» поняла, что не все измеряется деньгами. К сожалению. Есть люди, которые пакостят просто из любви к искусству, не считаясь с собственными потерями. Для Мотиной мамы люди – она сама и, конечно, ее сын. А все остальные появились на свет исключительно для удовлетворения желаний мамы и особенно – Моти. Любая попытка окружающих объяснить, что они вообще-то сами по себе, со своими планами и желаниями, вызывает у мамы искреннее